"Эрве Базен. Смерть лошадки (Книга вторая трилогии "Семья Резо")" - читать интересную книгу автора

времени пренебрегать чтением, которое является плодом чужого воображения.
Какой роман мог соперничать с моим, с тем, который я рассказывал сам себе,
своим языком, и где я был одновременно автором и главным действующим
лицом? Поначалу это была настоящая эпопея в жанре "Приключений парижского
мальчишки" (и прямо соответствовала моим географическим познаниям).
Впоследствии издательство моих грез несколько видоизменило сюжет. Я
сотворил из собственных ребер не одну, а целую серию не особенно опрятных
Ев. Все они назывались родовым именем Магдалина, отнюдь не по причине
профессиональной репутации этой святой, а в память о подлинной Мадлен,
юной скотнице, которую я в возрасте пятнадцати лет удостоил несколькими
небезынтересными встречами в лесах "Хвалебного". Скажу к своей чести: ни
разу Магдалины не довели меня до того, что социологи поэтически именуют
"рукоблудием в честь суккубы". Впрочем, Магдалины, опять-таки во мне
самом, находили свою противоположность - Жанну, то есть существо
неприкосновенное, высокочтимая женская ипостась меня самого.
Жанна, Магдалина... извечные темы, не слишком-то оригинальные, которые
не смешиваются между собой, как рыбий жир и святая вода.
Во всем я был, таким образом, манихеем. Белое и черное. Я против себя
самого. Фикция, разумеется, и комедия! Забавы одинокого мальчишки, который
упустил случай стать интересным в глазах своих "врагов" и который
старается стать интересным в своих собственных глазах. Но в равной мере и
природная склонность разделять надвое все двойственное, видеть в любой
паре не общность, а поединок, превращать жизнь в рукопашную, и при
необходимости правая рука - против левой, сам - против себя самого.
Лицемерие противоположностей, неустойчивое равновесие на манер весов - где
нетрудно обвесить, ворон и голубка, цинизм и чистота - все это на одном
насесте, злобно, клюв к клюву. В самом себе я обнаруживаю наиболее веский
аргумент против той философии, кстати еретической, которая изображает
человека якобы добрым от природы.
Говоря так, я не хвастаю, я просто знаю. На меня нашел стих
исповедаться, хотя я давным-давно забыл дорогу, что ведет к окошечку
исповедальни в самом темном углу храма, которое открывает подагрический
духовник. Не такой уж я любитель откровенностей, но бывает, что мне
нравится вывернуть себя наизнанку, и в этом я иду в ногу со своим веком. Я
ничуть не презираю сложности. Я вовсе не прост. Я всегда считал, что
простота (и наш век придерживается того же мнения) - ближайшая родня
нищете духа... Блаженны нищие духом - фу, гадость какая! Никто еще не
давал обета стать нищим духом. Единственно непереносимое из четырех
бедствий, которые делают человека нищим духом, нищим деньгами, нищим телом
или нищим сердцем.
Нищий сердцем... вот она, подлинная, самая страшная нищета. Страшная
потому, что самая упорная: с помощью воли можно развить дух, разбогатеть,
холить свое тело. Но воля бессильна против нищеты чувств, особенно когда
эта нищета наследственная.


Я думаю с трех наследничках. Думаю о моем брате Фреде, по кличке Рохля,
думаю об этой жалкой свинцовой натуре, которую расплавили и вылили в
изложницу апатии, где он и застыл раз навсегда. О Марселе, по кличке
Кропетт, медлительном и скрытном, бледнолицем любимчике мамаши. Об этом