"Эрве Базен. Ради сына" - читать интересную книгу автора

получил единицу, но невиновен во всем остальном, в том, что, обезумев от
страха, он мчался по улицам Шелля, преследуемый мосье Астеном, этим
пожирателем хороших отметок. Сбросив с себя пиджак и накинув его на
мальчика, этот кровопийца шагает рядом с ним в одной рубашке.
- Идем скорее. Если мы увидим, что ты опаздываешь, я подвезу тебя в
лицей на такси.
Мосье Астен отводит глаза, чтобы не видеть, как пустые рукава огромного
пиджака бьют по коленям мальчика, которого отец "любит меньше", чтобы не
видеть, как этот огромный пиджак, подобно отцовской власти, давит на его
слабенькие плечи. Пожалуй, никогда в жизни, даже в тот час, когда скончалась
мать, даже когда в лагере для военнопленных Даниэль получил извещение о
смерти жены - она погибла где-то далеко от него, оставив ему сына, которого
у него были все основания не считать своим, - он не испытывал такого
смятения, не чувствовал такой острой ненависти к себе. Паровозные гудки с
сортировочной станции разрывают низкий туман, окутывающий высокие черные
тополя, силуэты которых выступают из серой дали.
На улице, где люди жили в тесноте, в тесно прилепившихся друг к другу
домах, очистительные машины пожирают оставшиеся от воскресенья отбросы, в
которых чаще обычного попадаются кости и апельсиновая кожура. Но у столярной
мастерской, - там только что запела пила, - мне кажется, что-то вдруг
неуловимо меняется. Звук несется на такой высокой и тягучей ноте, что
начинает дрожать небо. Дрожит небо. Так что же все-таки изменилось? Вот уже
почти пять лет, с тех пор как я вернулся в Шелдь, я каждое утро слышу один и
тот же звук. Но, вероятно, впервые я пытаюсь взять за руку этого мальчика.

ГЛАВА II

Леса давно сняли. Семья банковского служащего живет в этом доме. Хотя
строители явно не отличались тонким вкусом, я без всякой неприязни смотрю на
ярко-розовые стены и на двух фаянсовых козочек, которые пощипывают травку на
низко подстриженном, похожем на щетку газоне.
Ведь все началось именно здесь. Должно быть, я слишком долго жил,
подобно многим, боясь растратить сердечное тепло, словно слепец, который не
знает ничего ни о себе, ни о своих близких. Моя профессия не сделала меня
проницательным; она лишь научила меня неукоснительно соблюдать установленные
правила и примешала к моей крови некоторую толику красных чернил.
Единственно, что она воспитала во мне, это стремление быть справедливым. Я,
конечно, понимаю, что сперва мое стремление к справедливости было так же
далеко от моральных проблем, как изюм от только что сорванной грозди
винограда. Но тому, кто привык взвешивать свои слова и отметки, выставляемые
ученикам, в один прекрасный день может прийти в голову мысль, что сам он
далеко не заслуживает высокой оценки. Если он на этом не остановится, начнет
копаться в своих недостатках, он скоро станет невыносим самому себе. Он
будет мешать угли, раздувать остывающий пепел, до тех пор пока слабый огонек
не разгорится в яркое пламя.
Я не ищу оправданий своему безразличию, вслед за которым вспыхнуло
жаркое пламя. Но я попытаюсь объяснить его. Мне приходилось встречать в
жизни мужчин и женщин удивительно справедливых в своих чувствах. Но их мало.
Большинство людей не отличается беспристрастностью, а я тем более. Взятые на
себя обязательства, привязанность к многочисленной родне, возможно, помогли