"Эрве Базен. Ради сына" - читать интересную книгу автора

место в классе, не моя вина, что он не заставляет меня раскошеливаться, как
частенько делает его старший брат. Одному богу известно, сколько мне
приходится возиться с его домашними заданиями! Мало того, что я целыми днями
долблю одно и то же в лицее, так еще в собственном доме меня ждет оболтус,
которого я натаскиваю из вечера в вечер, чтобы хоть что-нибудь вбить в его
пустую голову".
Тянется вверх чья-то рука. Я спрашиваю сквозь зубы:
- В чем дело, Дюбуа? Хорошо, выйдите, только не сидите там четверть
часа, как обычно.
Предательски приподнимаются крышки у двух парт: конечно, идет тайное
совещание. Я прикрикиваю: "Лоранти, Мартлен, получите по сто строчек!" - и
снова погружаюсь в свои мысли; подперев ладонью подбородок, я то смотрю на
класс, то пробегаю глазами лежащую передо мной тетрадь, но не вижу ни того,
ни другого. "Так ты сказал, что занимаешься с ним? Вот действительно
признание. Ты говоришь так, словно то, что ты делаешь для сына, стоит тебе
усилий. Сознательных усилий, столь привычных для тебя. Ты никогда не дашь
повода упрекнуть себя в несправедливости. Ты даже не строг с ним, это
правда, но разве в этом дело? Некоторые люди придерживаются весьма суровых
взглядов на воспитание, но от этого они не меньше любят своих детей. Только
любовь их требовательная. Ты же лишь механически выполняешь свой долг, а это
верный способ не выполнять его как следует".
Я снова сжимаю голову руками, уже не обращая внимания на шум в классе,
и снова начинается нескончаемый спор между преподавателем и отцом. "Ну,
полно, полно, - говорит мосье Астен, - ты преувеличиваешь. Ты до безумия
боишься, что тебя кто-нибудь осудит. Ты готов даже делать для него больше,
чем необходимо, то есть делать лишнее, готов обходиться с ним мягче, то есть
стать менее справедливым, лишь бы только о тебе не сказали ничего плохого".
Но отец, еще во многом похожий на преподавателя, который не умеет просто
подходить к некоторым проблемам, отвечает ему в том же тоне: "Необходимость?
Справедливость? Но, может быть, главное как раз заключено в том, что не
является необходимым, в том, что не имеет никакого отношения к
справедливости и несправедливости?"
Ведь действительно я так старался быть добрым отцом, примерным отцом,
который умеет ладить со своим сыном и не знает разлада с самим собой. Не
знать разлада с самим собой! До этого мне было еще так далеко. И как я
возненавидел позднее этого человека, который мечтал о своем душевном
спокойствии. Но какая длинная лестница вела от равнодушия к тревогам, к
живому интересу, к горячей взволнованности, к тем высотам, где захватывает
дыхание и начинает бешено колотиться сердце. Теперь, когда я думаю об этом
мрачном периоде (точно не могу сказать, сколько он длился: два-три года),
мне кажется, что я действительно поднимался по ступеням; и память с ее
обычной услужливостью (да, именно с услужливостью) сохранила перед моими
глазами только отдельные сцены, которые, как теперь мне представляется, были
вехами на моем пути.

Вот, например, одна из самых давних сцен, которая, вероятно, произошла
вскоре после случая на лесах.
Десять часов вечера. Я в своей комнате, в пижаме, как всегда чувствую
себя от этого неловко перед Лорой, - она тихонько постучала в дверь, зашла,
чтобы пожелать мне доброй ночи с той своей чрезмерной почтительностью,