"Эрве Базен. И огонь пожирает огонь" - читать интересную книгу автора

- А значит, и мы тоже, - говорит Сельма.
Ее тон никого не мог бы обмануть. Она по-прежнему пытается побороть
страх, но ей это плохо удается. Правда, переведя Мануэля и Марию в
посольство и тем самым избавившись от них, Сельма тут же принялась бы
раскаиваться в том, что сложила с себя ответственность за их судьбы. Она
ведь сразу могла отказать им в убежище. Но она этого не сделала. Гостям
Сельмы повезло: их судьба затронула чисто женские струнки ее души.
- Признайся, - говорит Оливье, - что эта пара, свалившаяся на нас с
неба, с одной стороны, тяготит тебя, а с другой - чем-то привлекает.
- Верно, - подтверждает Сельма. - Если бы Мануэль был только
потерпевшим неудачу политиком, который теперь расплачивается за то, что
находился у власти, мне было бы меньше их жаль. Но это искупление через
чувство трогает меня. Страсть, оправленную в драму, встретишь не так уж
часто.

IX

Когда две недели сидишь взаперти в бездействии и тревоге, вполне
извинительна некоторая нервозность. Вик отправился в школу, его родители - в
посольство. Фиделия запаздывает. День не обещает ничего доброго. Мария, у
которой последние три дня есть основания для неровного настроения, без
особого удовольствия слушает отрывок из "мемуаров", которые задумал писать
Мануэль. Он предпочитает, чтобы его молча слушали, и не всегда с улыбкой
воспринимает критику, высказанную даже в самой мягкой форме. А ведь Мария
сразу предупредила его о такой возможности. В том единственном письме,
которое она послала ему на другой день после того, как они впервые
поцеловались, она заявила о своем праве на другую точку зрения: "Если вы,
такой, какой вы есть, полюбили меня такую, какая я есть, любовь не должна
повлечь за собой благоговения..." И в эту пятницу ей пришлось это повторить.
Мануэль, набросавший строк пятьдесят о причинах падения народного
правительства, скривил лицо при первом же замечании Марии:
- Надо быть честным до конца, Мануэль. Ваши друзья во многом сами
помогли себя оклеветать...
Он тотчас возмутился, и ей пришлось повторить:
- Послушайте, Мануэль, мы с вами представляем собой нечто вроде
граммофонной пластинки, а где вы видели, чтобы на одной стороне пластинки
была записана та же мелодия, что и на другой?
Услышь их сейчас человек посторонний, он немало подивился бы такой
беседе двух влюбленных, хотя, конечно, ясно, что тут больше полемического
запала, чем подлинной злости. Пересмотрев свой текст, Мануэль снова взялся
на перо и теперь мечет громы и молнии, возмущаясь формулой "узаконенное
беззаконие", с помощью которой военные пытаются оправдать путч. Мария
соглашается с ним, но тут же добавляет:
- Ведь если я не ошибаюсь, это тот же революционный принцип, который
гласит, что перед лицом тирании вооруженное восстание становится священным
долгом, принцип ведь тот же самый, только перекроенный на свой лад.
Мануэль винит саму конституцию - как документ, "фиксирующий право
общества на самозащиту".
- Тут, - говорит Мария, - я с вами согласна. Но зачем же вы шли на то,
чтобы вести игру на чужих условиях?