"Эрве Базен. И огонь пожирает огонь" - читать интересную книгу автора

тоже должен его принять. Но как знать, что может случиться? Даже если люк в
потолке коридора, из которого выстреливает складная лестница, и вправду мало
заметен, чего стоит этот тайник в случае настоящего обыска? И подобно
часовому, что зябко притопывает напротив дома в ночной прохладе, Мануэль
тоже несет караул...
Караул, по сути дела, бессмысленный - ну что он сможет сделать, если
они ворвутся сюда? Может быть, он стережет себя самого, выручая жалкого
беглеца, который метался по городу и у которого недостало сил отвергнуть
самопожертвование девушки, обреченной теперь разделить его судьбу? И ведь
жив-то он лишь благодаря ей, благодаря тому, что она притащила его сюда. "У
меня никого, кроме вас, не осталось, Мануэль". И он в свою очередь может
ответить так же: "У меня никого, кроме вас, не осталось, Мария". Будь он
один, он бы, может быть, сдался. Будь он один, он предпочел бы, наверно,
стать очередной их жертвой. Для того, кто посвятил себя какому-то делу, вряд
ли очень почетно остаться в живых, когда дело его потерпело крах. От этих
мыслей на душе у Мануэля становится совсем муторно... Тот, кто вас любит,
зачастую отвлекает вас от главной в жизни задачи - вот этого Мануэль всегда
и боялся. Тот, кто спасает вас, приобретает на вас права - от этого никуда
не уйти. И не уйти от осаждающих душу видений: вот Мария надевает на палец
обручальное кольцо своей сестры; а вот Мария поднимается в это убежище,
опустив глаза и не сказав, что Мануэль ей не муж и не любовник, а ведь им
придется долгие часы, долгие дни лежать бок о бок, так близко, что сливается
дыхание...
Дребезжащий колокол в монастыре по соседству бьет три часа; с
колокольни соседней церкви ему вторят три низких, глухих удара. Веки Мануэля
наливаются тяжестью. Только борец в нем остается на своем посту, только
борец в нем еще бодрствует, но вот и он погружается в сумерки сна, и в
замутненном мозгу отдаются словно произнесенные с трибуны слова: "Мы хотели
лишь счастья для народа, мы не заслужили такой ненависти". Его прерывает
девичий голосок: "Вы допустили много ошибок". Борец возражает: "Разве
ошибками одних могут быть оправданы преступления других?" Но вопрос остается
без ответа. Оратор умолкает. Тревога за будущее, назойливые, гложущие мысли
о своей непричастности к событиям, шаги часового, птичьи запахи - все это
мало-помалу слабеет, уходит куда-то, и Мануэль уже спит, не подозревая о
том, что его правая рука лежит на левой руке Марии.

IV

Не ходить, не кашлять. Говорить только шепотом и как можно меньше. Не
задевать локтем стену, а головой - крышу.
Рано утром не нажимать на кнопку, выбрасывающую лестницу, не
спускаться, даже если тебя подстегивают естественные потребности. Ждать,
пока закончится семейная зарядка, объединяющая отца, мать и сына и
проходящая под "раз-два-три-четыре" Оливье или "en-tva-tre-fura"
{Раз-два-три-четыре (швед.).} Сельмы. Ждать, пока мальчик оденется,
проглотит чашку шоколада и отправится в школу. Ждать условного сигнала - еле
слышного поскребывания по стене.
И только тогда отважиться сойти вниз, облегчиться, умыться, кое-как
наскоро перекусить и вернуться наверх до прихода Фиделии - коренастой
метиски, точной как часы, которая приходит к Легарно помогать по хозяйству.