"Юнас Бенгтсон. Письма Амины " - читать интересную книгу автора

пошел к Озерам и там смотрел на уток, дерущихся из-за хлебных крошек,
которые я им кидал. Сейчас я не понимаю, почему купил не простые булочки, а
с изюмом. Насколько мне известно, утки не едят изюм. Но те булочки были с
изюмом, точно.
На следующее утро я снова сидел в автобусе. Вчера был отличный день.
Скажу учителям, что был болен, а ребятам расскажу о пьянке, закончившейся в
четыре утра в "Луизе", в компании с пьяной гренландкой, готовой выпрыгнуть
из трусов. Но когда я снова очутился на остановке перед школой, со мной
что-то произошло. Я ухватился за поручень, чтобы встать, но тело было таким
тяжелым, я не смог подняться. Это показалось мне довольно забавным. Я
увидел, как закрылись двери, и автобус поехал дальше. Чертовщина какая-то. Я
встал и, переминаясь с ноги на ногу, стал ждать следующей остановки. И тут
до меня дошло, что мне не нужно. Не нужно тащиться туда и делать вид, что
слежу за уроками, убивать время, рисуя всякую лабуду типа рыб в галстуках,
не нужно курить на переменах и думать, что бы такого умного сказать. Никто
не умрет, если я этого делать не буду.
Я снова не пошел в гимназию. Я проводил дни в городе, ходил в кино,
наблюдал за прохожими, ел гамбургеры. Вначале я всегда по утрам брал с собой
рюкзак с учебниками, чтобы мать ничего не заподозрила, и оставлял его в
живой изгороди нашего сада. Я был доволен жизнью. Мне было хорошо в обществе
себя любимого, я испытывал большое облегчение. Никогда я не чувствовал себя
таким свободным. Я начал разговаривать сам с собой, не так громко, чтобы
люди на улице оборачивались, а про себя, иногда я замечал, что шевелю
губами. Я обсуждал сам с собой одежду на девушках, и где делают лучшую
шаверму, и куда едут машины. Я прожил так пару месяцев, может, четыре, мне
больше не нужно было следить за ходом времени.
Однажды я пришел домой: портфель стоял на столе, мать нашла его в
изгороди и желала выслушать мои объяснения. Мы поругались. Она ничего от
меня не добилась. После этого я приходил домой только в случае острой
необходимости. Приходил по ночам, спал пару часов, съедал что-нибудь из
холодильника и уходил до того, как вставала мать. Если я оставлял одежду, то
в другой раз находил ее выстиранной и аккуратно сложенной. Стояло лето, я
спал в парках; было тепло, я наслаждался ночлегом с видом на звезды. Я все
реже приходил домой. Если хотел есть, а денег не было, брал что-нибудь с
полки в супермаркете. В то лето я съел много малиновых рулетов.
Однажды вечером случилось нечто неожиданное, кое-что, заставившее меня
призадуматься: а может быть, не все так хорошо. Может быть.
Я уже недели две проходил в одной и той же одежде, пошел дождь, и я
решил поехать домой, пожрать, переодеться и свалить, израсходовав запасы
материнского терпения и любви, до того как она начнет кричать и плакать. Я
сел в "пятерку" и доехал до Бренсхой-Торв. А когда собрался встать, то
понял, что не могу. Я прилип к сиденью, не мог шевельнуть ни рукой, ни
ногой. Хотел позвать на помощь, подать знак другим пассажирам.
Но не мог.
Мы доехали до конечной, автобус въехал на большую площадь, где стояли
другие автобусы. Шофер подошел ко мне, сказал, что надо выходить, что он
собирается домой. Но я не мог пошевелиться. Он пару раз щелкнул пальцами у
меня перед носом, дал мне пощечину и попытался выпихнуть. Я свалился и
остался неподвижно лежать в проходе. Тогда он вызвал "скорую".
Приехали два санитара, решили, что я диабетик и у меня инсулиновый шок,