"Александр Альфредович Бек. Талант (Жизнь Бережкова) (Роман) " - читать интересную книгу автора

подряд, отвечая на возражения и вопросы, он защищал здесь свой проект.
Теперь он ждет заключения комиссии. Брови сдвинуты; глаза, которые только
что сверкали, когда он боролся у доски за свою конструкцию, глядят куда-то
вниз. Рука все еще держит кусок мела; пальцы сжимают, сдавливают этот мел;
на пол, на черную кожу сапога сыплется белая пыль.
Только что прозвучал звонок, означающий окончание перерыва. Все
рассаживаются по местам, ждут заключения комиссии. Вокруг стола,
застланного зеленым сукном, стоят пустые стулья. Сейчас дипломная комиссия
выйдет в зал.
Я смотрю на Ладошникова и, мне кажется, понимаю его мысли. Незадолго
до перерыва выступил один из членов комиссии, известный профессор
прикладной механики, постоянный консультант московского завода "Дукс", где
уже было выпущено несколько аэропланов. Он доброжелательно сказал:
- Не слишком ли большие требования мы предъявляем к дипломанту?
Разумеется, такой аэроплан, если на минуту предположить, что он будет
построен, никогда не взлетит. Но взглянем на это иначе - как на
студенческий проект, как на фантазию юноши, становящегося инженером...
Профессор продолжал говорить, но Ладошников вдруг перебил:
- Почему не взлетит?
- Об этом, если пожелаете, побеседуем особо... Пожалуйста, я всегда к
услугам молодых талантов.
Ладошников мрачно выслушал эти слова. "Никогда не взлетит!" Только
это, наверное, звучало в тот момент в его ушах.
Но вот члены комиссии вышли в зал, расположились в креслах, вот с
председательского места поднялся Николай Егорович Жуковский. Пожалуй, еще
никогда я не видел его таким небудничным, торжественным. Изо дня в день он
появлялся на лекциях в поношенном просторном пиджаке. Всем было известно,
что Жуковский не любил облачаться в мундир или в сюртук даже в тех
случаях, когда ожидался приезд кого-либо из высочайшего начальства. Но в
этот день, как бы в честь своего ученика, закончившего долгий труд, в
честь этого события, Николай Егорович надел длинный сюртук. Освещенный
солнцем, игравшим в густой белой бороде, он, создатель науки о летании,
старый профессор, с большим куполообразным лбом, с проницательными темными
глазами, был величав в эту минуту. Мы услышали его знакомый, любимый всеми
нами, высокий, звучный голос:
- Комиссия единогласно решила, - сказал он, - присудить Михаилу
Михайловичу Ладошникову диплом первой степени с отличием. А что касается
вопроса, взлетит ли когда-нибудь...
Жуковский не договорил. Ему помешали рукоплескания. Мы аплодировали
Ладошникову, его проекту, его упорству и успеху, аплодировали его
руководителю - нашему учителю Жуковскому. Николай Егорович посмотрел на
Ладошникова, все еще насупленного, быстро выбрался из-за стола и,
протягивая обе руки, подошел к своему ученику. Ладошников порывисто
вскинул голову. Мы увидели, что Николай Егорович обнял и поцеловал его.
Тотчас мы вскочили с мест и, продолжая аплодировать, обступили их обоих. И
услышали, как Жуковский произнес:
- Взлетит твоя ладушка, взлетит!
Ладошников, видимо, не мог ничего выговорить. Безмолвно говорили лишь
его глаза, вдруг заблестевшие, опять ставшие большими.