"Фрэнсис Бэкон. Великое восстановление наук. Разделение наук" - читать интересную книгу автора

бы произойти то, что наблюдается на протяжении уже многих столетий, а
именно, что они остаются почти неподвижными на своем месте и не получают
приращений, достойных человеческого рода; так что часто не только
утверждение остается утверждением, но и вопрос остается вопросом, и диспуты
не разрешают его, а укрепляют и питают. Вся последовательность и
преемственность наук являют образ учителя и слушателя, а не изобретателя и
того, кто прибавляет к изобретениям нечто выдающееся. В механических же
искусствах мы наблюдаем противоположное: они, как бы восприняв какое-то
живительное дуновение, с каждым днем возрастают и совершенствуются и,
являясь у первых своих творцов по большей части грубыми и как бы
тяжеловесными и бесформенными, в дальнейшем приобретают все новые
достоинства и какое-то изящество, так что скорее прекратятся и изменятся
стремления и желания людей, чем эти искусства дойдут до предела своего
совершенствования. Напротив того, философия и умозрительные науки, подобно
изваяниям, встречают преклонение и прославление, но не двигаются вперед.
Нередко бывает даже так, что они наиболее сильны у своего основоположника, а
затем вырождаются. Ибо, после того как люди стали послушными учениками и
объединились вокруг мнения кого-либо одного (наподобие "пеших"
сенаторов[5], они не заботятся более о развитии самих наук, а
занимаются, как прислужники, тем, что превозносят и сопровождают того или
иного автора. Пусть никто не возражает, что науки, понемногу подрастая,
дошли наконец до некоторого удовлетворительного состояния и только после
этого (как бы завершив положенный путь) в трудах немногих людей обрели
надежное место и что раз ничего лучшего изобрести нельзя, то остается
возвеличивать и чтить изобретенное ранее. Хорошо было бы, если бы это было
так. Но справедливее и вернее, что это пленение наук порождено не чем иным,
как самонадеянностью немногих людей и нерадивостью и косностью остальных.
Ибо, после того как науки в своих частях были, может быть, прилежно
разработаны и развиты, нашелся кое-кто, кто, обладая смелым умом и сумев
изящной сжатостью рассуждения снискать общее расположение и похвалу,
казалось бы, учредил искусства, а на самом деле извратил труды древних. Но
это и оказывается обыкновенно желательным для потомства, потому что такой
труд легко доступен, а новое исследование скучно и утомительно. Между тем
если кто поддается впечатлению от всеобщего и уже укоренившегося согласия --
как бы суда времени, -- то пусть он знает, что опирается на совершенно
обманчивое и шаткое основание. Ведь нам в значительной части неизвестно, что
было обнаружено и обнародовано в науках и искусствах различных веков и
стран, и еще гораздо менее -- какие попытки и тайные замыслы принадлежали
отдельным людям. Так остаются вне летописей как своевременные, так и
преждевременные плоды. Самое же согласие и его длительность решительно
нельзя высоко ценить. Действительно, в то время как существует много
различных родов государственного устройства, у наук есть один единственный
строй, и он всегда был и останется народоправством. А наибольшую силу у
народа имеют учения, или вызывающие и драчливые, или краснобайские и пустые,
то есть такие, которые приобретают сторонников, или запутывая их в сети, или
заманивая. Поэтому, несомненно, наиболее одаренные во все времена
подвергались насилию: люди, обладавшие незаурядными дарованиями и разумом,
все же подчинялись суждению современности и толпы, желая возвыситься в ее
мнении. Поэтому, если где-либо и появились проблески более возвышенных
мыслей, их сразу же изгонял и гасил ветер ходячих мнений; так что время,