"Фрэнсис Бэкон. Великое восстановление наук. Разделение наук" - читать интересную книгу автора

можно с полным правом отнести к схоластам, сказав, что они "мелочностью
вопросов подрывают твердыню науки". Разве не разумнее было бы в большом зале
зажечь одну большую свечу или люстру со множеством различных светильников,
чтобы осветить сразу все пространство, вместо того чтобы обходить каждый
уголок с маленькой лампадой в руке? Но как похожа на это деятельность тех,
кто не столько стремится раскрыть истину с помощью очевидных доказательств,
ссылок на авторитеты, сравнений, примеров, сколько прилагает все усилия лишь
к тому, чтобы уничтожить любое, самое малое сомнение, освободиться от самого
незначительного заблуждения, разрешить все сомнения, и, порождая таким
образом все время вопрос за вопросом, подобно лампаде, в приведенном нами
сравнении, освещает лишь одно место, остальное же вокруг оставляет без
внимания и ввергает в темноту. Этот род философии очень ярко характеризует
миф о Сцилле, у которой лицо и грудь прекрасной девушки, а внизу, как
говорят, ее "с лаем чудовища вкруг опоясали"[52]. В общем-то у
схоластов можно найти некоторые прекрасно сформулированные и весьма верные
открытия, но там, где дело доходит до дистинкций и анализа вместо
плодовитого чрева, рождающего полезное и нужное для человечества,
обнаруживается лишь чудовищный лай пререканий и бесконечных вопросов.
Поэтому совсем неудивительно, если такого рода наука даже у непросвещенной
толпы служит предметом презрения, ибо люди обычно склонны вообще отвергать
истину из-за тех споров, которые ведутся вокруг нее, и считают, что все те,
кто никогда не может договориться друг с другом, просто заблуждаются. И
когда люди видят, как ученые сражаются друг с другом из-за вещей, не имеющих
никакого значения, они сразу же вспоминают слова Дионисия, сицилийского
тирана: "Это болтовня стариков, которым нечего делать"[53]. Тем не
менее совершенно очевидно, что, если бы схоласты в придачу к неистребимой
жажде истины и к неутомимой деятельности своего ума как можно больше читали
и изучали природу, они, конечно, стали бы великими учеными и в огромной
степени способствовали бы развитию всех искусств и наук. О втором роде
искажения науки сказано достаточно.
Что же до третьего искажения, касающегося лжи и заблуждений, то это
самое отвратительное из всех, потому что оно разрушает самое природу и душу
науки, которая есть не что иное, как образ истины. Ведь истина бытия и
истина познания -- это одно и то же и отличаются друг от друга не более чем
прямой и отраженный лучи. Этот недостаток, таким образом, является двояким
по своему характеру или, лучше сказать, раздвоенным -- это обман и
доверчивость; вторая обманывается, первый обманывает; и, хотя оба этих
порока представляются противоположными по своей природе, один исходит от
какой-то хитрости, второй -- от простодушия, однако же они, как правило,
сходятся, ибо, как говорится в стихотворении,
От любопытного прочь убегай, ибо он и болтун ведь[54].
Эти слова дают понять, что человек любопытный в то же время и пустой
человек; тот, кто легко верит, с удовольствием и обманывает. Ведь именно
так, как известно, распространяются молва и слухи: тот, кто легко им верит,
с равной легкостью их и распространяет. Об этом мудро говорит Тацит в
следующих словах: "Измышляют и сами же этому верят"[5][5],
так близки друг к другу желание обманывать и с легкостью верить.
Эта готовность верить и принимать с легкостью что угодно (подчас
подкрепленная ложным авторитетом) бывает двух родов в зависимости от объекта
веры; ведь верят либо рассказу или факту (как говорят юристы), либо какой-то