"Сол Беллоу. На память обо мне (Авт.сб. "На память обо мне")" - читать интересную книгу автора

на пригородных поездах Северо-Западной железной дороги, и какое-то время я
торговал там вразнос шоколадками и вечерними газетами. Потом мама положила
этому конец, так как я возвращался домой уже затемно, и я нашел другую
работу. Сейчас я доставлял цветы клиентам цветочного магазина на
Норт-авеню - развозил на трамваях венки и букеты по всему городу. Беренс,
владелец магазина, платил мне пятьдесят центов за половину дня; вместе с
чаевыми мой заработок доходил до доллара. У меня еще оставалось время
приготовить тригонометрию, а уже за полночь, после свидания со Стефани,
почитать. Когда все засыпали и дом затихал, я устраивался на кухне - под
окнами мела поземка, скребла по бетону, лязгала о дверцу котла лопата
дворника. Читал запрещенные книги - политические брошюры, "Пруфрока"
["Любовная песнь Дж.Альфреда Пруфрока" - поэма Томаса С.Элиота
(1888-1965)] и "Моберли" ["Хью Селвин Моберли" - поэма Эзры Паунда
(1885-1972)]; их передавали из рук в руки мои одноклассники. Штудировал и
книги настолько темного смысла, что их даже обсудить было не с кем.
Я читал в трамваях. Читал вместо того, чтобы смотреть по сторонам.
Впрочем, смотреть было не на что - все то же самое и опять то же самое.
Витрины, гаражи, склады, одноэтажные кирпичные домишки, жмущиеся друг к
другу.
Город был разбит на клетки - на каждые полтора километра по восемь
кварталов, по каждой четвертой улице ходит трамвай. Дни были короткие,
фонари тусклые, и ближе к вечеру источником света становились снежные
наносы. Деньги на билет я засовывал в перчатку, монеты смешивались с
катышками шерсти от подкладки. Сегодня мне предстояло доставить лилии в
один из северных районов. Лилии были обернуты плотной бумагой, сколотой
булавками. Беренс, бледный, с узким лицом, в пенсне, объяснял, в чем
состоит мое поручение. Среди буйства красок он выделялся своей
бесцветностью - уж не этой ли ценой купил он право принадлежать к роду
человеческому? Беренс был скуп на слова:
- При таком движении на дорогу в один конец уйдет час, так что на
сегодня у тебя одно поручение. Эти клиенты значатся в моих книгах, и все
равно пусть распишутся на счете.
Не могу объяснить, почему для меня было таким облегчением уйти из
магазина - подальше от влажного запаха разогретой земли, пышных мхов,
колючих кактусов, стеклянных ящиков со льдом, где хранились орхидеи,
гардении и розы, неизменные спутники болезни. Я предпочитал кирпичную
скукотищу улиц, плиты тротуаров, железные перила. Натянув поглубже на лоб,
на уши конькобежную шапочку, я вынес нескладный сверток на Роуби-стрит.
Наконец, преодолев подъем, подъехал трамвай, и я отыскал свободное место
на длинной скамье рядом с дверью. Пассажиры не расстегивали пальто.
Продрогшие, настороженные, притихшие, подавленные. У меня было что
почитать - останки книги без переплета, которой не давали распасться
обрывки ниток и чешуйки клея. Эти пятьдесят - шестьдесят страниц я носил в
кармане овчинного полушубка. Управляться с книгой одной свободной рукой
было трудно. Читать же на линии Бродвей - Кларк и вовсе невозможно:
приходилось загораживать лилии и от тех, кто висел на поручнях, и от тех,
кто проталкивался к выходу.
Я сошел на Эйнзли-стрит, подняв над головой сверток, по форме
напоминающий разбухшего воздушного змея. У дома, куда я вез цветы, был
обнесенный железной оградой двор. Самый что ни на есть обычный подъезд: