"Сол Беллоу. На память обо мне (Авт.сб. "На память обо мне")" - читать интересную книгу автора

Щетиннорылый Лось вывернул карманы пьянчуги: бумажник, ключи, мятые
сигареты, красный, омерзительно грязный на вид платок, спички, деньги -
бумажки и мелочь. Все это он выложил на стойку.
Когда я оглядываюсь на события минувших дней, меня отягощает мое
восприятие, которое придает им завершенность, а может, и искажает их,
смешивая в одну кучу то, что нельзя забыть, с тем, о чем не стоило бы и
упоминать. И вот перед моими глазами встает бармен, его огромная ручища
сгребает деньги так, словно он их выиграл, взял банк в покер. Потом у меня
мелькает мысль: если бы этот здоровила-кенгуру взвалил пьянчугу на спину,
он доставил бы его домой быстрее, чем я дотащу его до угла. На самом же
деле бармен сказал только:
- Джим, я подыскал тебе хорошего провожатого.
Лось поводил пьянчугу взад-вперед - хотел удостовериться, что тот может
передвигаться. При этом заплывшие глаза пьянчуги приоткрылись и тут же
закрылись.
- Макерн, - инструктировал меня Лось, - юго-западный угол Уинона и
Шеридан, второй дом по южной стороне, второй этаж.
- Деньги получишь, когда вернешься, - сказал бармен.
Мороз стоял уже такой, что снег под ногами похрустывал, как станиоль.
Не исключено, что от холода Макерн протрезвел, но шевелить ногами быстрее
не стал. Так как я должен был его поддерживать, я позаимствовал у него
перчатки. Он мог сунуть руки в карманы - на нем было пальто. Я попытался
укрыться от ветра за его спиной. Куда там. Передвигаться самостоятельно он
не мог. Приходилось его тащить. Вместо вожделенной женщины мне выпало
обнимать алкаша. И такой, сам понимаешь, позор, в то время когда мама
больше не могла осиливать смерть. Примерно в эту пору к нам спускались
соседи сверху, приходили родственники, набивались в кухню, в столовую -
дежурить у смертного одра. Вот где мне надлежало быть, а не у черта на
куличках, в Норт-Сайде. Когда я заработаю на трамвай, я все равно буду в
часе езды от дома, в трамвае, останавливающемся по два раза на километр.
Я волочил Макерна на себе вплоть до самого его дома. Подперев дверь
спиной, за руки втащил его в темноватый вестибюль.
Девочки поджидали его и тут же спустились вниз. Они придержали дверь на
лестницу, а я внес их папашу наверх, применив прием, который используют
пожарники, и сгрузил на кровать. Похоже, детям это было не внове. Они
раздели его, оставив на нем одни подштанники, и, не говоря ни слова,
встали по обе стороны комнаты. Для них все это было в порядке вещей. Они
воспринимали немыслимые дикости спокойно, что, в общем и целом, характерно
для детей. Я прикрыл Макерна зимним пальто.
Я не испытывал к нему жалости - обстоятельства не располагали к этому.
И пожалуй, я могу объяснить почему: он уж точно далеко не раз напивался и
еще не раз, а много-много раз напьется до беспамятства, прежде чем помрет.
Пьянство было явлением обыденным, привычным, а раз так, его не осуждали, и
пьяницы полагали, что их не осудят и выручат, - на это и рассчитывали. Вот
если твои злоключения были необыденного, непривычного свойства - тут уж
рассчитывать было не на что. Касательно пьянства существовала некая
конвенция, положения которой разработали по преимуществу сами пьяницы. В
основу ее легло не требовавшее доказательств утверждение о пагубности
сознания. А пуще всего, по-видимому, его низших, убогих форм. Плоть и
кровь жалки, слабы и не могут противостоять людской жестокости. А сейчас