"Сол Беллоу. Дар Гумбольдта" - читать интересную книгу автора

учительнице музыки. Поскольку, как гласят лозунги корпорации "Фортепиано
Гулбрансен", красующиеся на кирпичных стенах Чикаго: "Без музыкального
образования самый богатый ребенок - бедняк". А моим дочерям достался
обеспеченный отец, и было бы просто несчастьем, если бы они выросли, не умея
сыграть "К Элизе" или "Счастливого мельника".
Мне нужно было вернуть утраченное спокойствие. И я решил сделать одно
йоговское упражнение, которому научился не так давно. Вынул из кармана
мелочь и ключи, снял туфли, расположился на полу, подобрал стопы, наклонился
и рывком стал на голову. Моя дорогая машинка, мой серебристый
"мерседес-280", мое сокровище, жертва, которую я возложил на алтарь любви,
стояла растерзанная на улице. Рихтовка станет в две тысячи, но не сможет
возвратить металлической коже изначальной гладкости. Передние фары ослепли.
У меня не хватило духу попробовать дверцы - возможно, их заклинило. Я
пытался сконцентрироваться на ненависти и ярости - месть! месть! Не помогло.
Перед моими глазами стояла мастерская, и немец-механик в длинном белом, как
у дантиста, халате говорил мне, что детали придется заказывать за границей.
И я сжимал голову обеими руками, будто в отчаянии - пальцы сцеплены, ноги
согнуты над головой, прядь, прикрывавшая висок, торчит в сторону, - а подо
мной плывет зеленый персидский ковер. Я был уязвлен и чувствовал себя ужасно
несчастным. А ведь красота ковра всегда служила мне утешением. Я очень люблю
ковры, а этот - настоящее произведение искусства. Мягкий, с замысловатым и
очень изящным рисунком, в который совершенно неожиданно и гениально
вплетаются красные штрихи. Стриблинг, мой эксперт, говорил мне, что за этот
ковер можно выручить гораздо больше, чем я заплатил. Все, что не сходит с
конвейера, растет в цене. Стриблинг - прекрасный человек - держал лошадей,
но теперь слишком располнел, чтобы ездить верхом. В наши дни, как мне
кажется, немногие умеют ценить что-то действительно стоящее. Возьмите хотя
бы меня. Я не мог оставаться серьезным, оказавшись втянутым в гротескное
столкновение между "мерседесом" и преступным миром. Стоя на голове, я не
сомневался (не хотел сомневаться!), что и за этим гротеском стоит какой-то
мощный импульс, какая-то серьезная теория существования современного мира,
утверждающая, что для самоосуществления приходится использовать и пороки, и
абсурдность самых сокровенных сторон жизни (мы-то знаем, что без них не
обошлось!). Исцеление приходит через унизительную правду, притаившуюся в
подсознании. Не то чтобы я согласился с такой теорией, но нельзя сказать,
что я свободен от нее. Во мне живет несомненная склонность к абсурду, а свои
склонности не так-то просто послать к черту.
Я подумал, что мне никогда не удастся получить от страховой компании
хотя бы пенни в таком сомнительном деле. Я покупал все рекомендованные ими
средства защиты, но можно не сомневаться, что где-нибудь в недрах полиса
петитом набраны обычные хитрые увертки. Во времена Никсона крупные
корпорации буквально пьянели от безнаказанности. И старые добрые буржуазные
добродетели, даже сугубо показные, канули в лету...
Именно Джордж научил меня этой позе вверх тормашками. Джордж всегда
сетовал, что я совершенно не забочусь о своем теле. Несколько лет назад он
стал твердить, что у меня появилась одышка, цвет лица испортился, я стал
легко простужаться. Он настаивал, что в таком состоянии людям средних лет
необходимо делать стойку на голове, не дожидаясь, пока брюшной пресс
обмякнет, бедра ослабеют и отощают, а грудь обвиснет, как у старухи. Можно
стареть, не теряя физического достоинства. В этом утверждении Джордж черпал