"Василий Белов. Кануны (Хроника конца 20-х годов) " - читать интересную книгу автора

быть другом. Но он, Сталин, всегда был и будет выше личных дрязг, он мог бы
простить это высокомерие и самонадеянность, если б речь шла не о
принципиальных вещах. Бухарин идет на поводу у событий, недооценивая
партийных возможностей. И хуже всего то, что члены Политбюро заворожены его
краснобайством. И здесь Сталин будет принципиальным. Да, он будет
бескомпромиссным, несмотря на многолетнюю дружбу. Дело зашло слишком далеко.
Нужна срочная кооптация Кагановича. Бухарина необходимо изолировать от
партии. Тогда бухаринские выкормыши типа Рыкова и Томского отпадут сами
собой. Но Калинин? Как, как можно было до конца доверять этому бывшему
лакею, этому елейному мужичку, этому...
От возмущения он не мог подобрать нужного слова и, чувствуя нарастание
одышки, сбавил шаг. Он не заметил того, что милиционер, стоявший напротив
Манежа, узнал его в лицо и перекрыл движение. Он пересек улицу прямо
напротив дома, где размещалась приемная Председателя ЦИКа, поднялся на
четвертый этаж. Небольшую, но массивную дверь за собой он закрыл тщательно и
неторопливо, как неторопливо он делал все, когда чувствовал внутреннее
волнение. С некоторых пор он научился отрешаться от своего "я", научился
смотреть на себя как бы со стороны, контролируя физические движения. Эта
отрешенность от самого себя служила, как ему думалось, максимальной
объективности в оценке собственных действий. С тех пор как тяжесть
ответственности за страну, за судьбу партии и революции легла на его плечи,
он не принадлежит самому себе. Да, он отнюдь не свободен в выборе своих
действий, своих шагов, даже физических. Но кто, кто понимает это? Это не
понимают даже самые близкие ему люди, включая жену и друзей. Всем им
простодушно кажется, что действует он произвольно, единолично, тогда как он
всего лишь орудие, рычаг партии. Не потому ли он не имеет права даже на
самую безобидную ошибку? Чем выше ответственность, тем меньше у человека
прав на ошибку и тем более он одинок и трагичен. Да, именно трагичен...
Чувство обиженного ребенка, принятое им за чувство трагического
одиночества, охватило его, он слегка размяк от неосознанной жалости к самому
себе. С носоглоточной тяжестью и с напряжением в надбровных мускулах он
ступил в приемную, готовый быть снисходительным к непонимающим и никогда не
могущим понять его.
Секретарь, одергивая диагоналевую табачного цвета гимнастерку, встал за
столом. Сталин кивнул, не торопясь, снял шапку, пальто. Пригладил седеющие
виски, прошел за барьер и дальше, в кабинет Калинина.
- Здравствуй!
Калинин, не отнимая от уха телефонную трубку, продолжая говорить,
ответил на рукопожатие. Сухая, белая его ручка взметнулась, показывая на
стул. Сталин не стал садиться и прошел к окну, но тут же вернулся обратно и
сел, разглядывая кабинет. Калинин положил трубку:
- Извините, Иосиф Виссарьенович! Вот уж, как говорится, приятная
неожиданность. Что-нибудь случилось? Вам же отдыхать надо перед дорогой. А?
Калинин говорил не по-московски, окая, запинался и сильно грассировал,
вернее, картавил, глаза его бегали немного быстрее, чем произносились слова.
Руки машинально и ловко рассовывали бумаги, подсовывали папиросы и чай,
успевали закидывать падающие на лоб густые каштановые волосы и поправлять
широкий узел темно-синего в мелкий белый горошек галстук. Сталин взглянул в
маленькие, искаженные сильной диоптрией глаза Калинина:
- Да, Михаил Иванович, завтра в дорогу. Вот хочу попросить взаймы