"Василий Белов. Год великого перелома ("Час шестый" #2) " - читать интересную книгу автора

третьего вызова ему сказали, что партия, в связи с особым заданием, отзывает
его с завода. Будто упала гора с плеч! Если не считать некоторого тщеславия,
связанного с особым к нему доверием, с особым предстоящим заданием, он
ничего не испытывал, был рад, что все кончилось, и с легким сердцем ушел из
дома по четвертому вызову...
С тех пор он не возвращался в литейный цех. Много недель жил Шиловский
на казарменном положении. Домой появлялся редко. Спецгруппа из полутора
десятков выдвиженцев изучала политграмоту, а также огнестрельное оружие и
приемы силовой борьбы. Клава и Лаврентьевна были строго-настрого
предупреждены, они ничего не должны были знать. На вопросы знакомых они
отвечали, что Арсентий в отпуске, в Крыму. Вначале они и впрямь думали, что
он в Крыму.
"Н-да, Крым... - Арсентий крякнул, разбираясь в ключах. - Это такой
Крым, что..."
Он не додумал мысленной фразы, через черный ход прошел на парадную
лестницу особняка и поднялся на второй этаж. Везде было темно, а его фонарик
с севшей батарейкой еле светил. Арсентий только хотел другим ключом открыть
высокую дверь, как вдруг в темном конце коридора обозначилась чья-то фигура.
Шиловский замер, готовый к отпору, но человек громким шепотом успокоил его:
- Товарищ Шиловский? Тише. Где вы были? Я жду вас третий час. Вам
пакет. Распишитесь...
Незнакомец своим довольно ярким фонариком осветил ведомость, подал
собственный карандаш. Электрический фонарик был признаком исключительности и
высокого положения. Шиловский почтительно расписался. Нарочный козырнул и,
видимо, не путаясь в ключах, бесшумно исчез внизу.
Пакет. Сколько было таких пакетов за эту осень! Арсентий разорвал
клееный из толстой бумаги конверт, светя умирающим фонариком, прочитал
записку с надписью: "Сверхсекретно. По прочтении уничтожить". Он скомкал
бумажку. Там ничего не было, кроме предложения явиться к десяти часам по
определенному адресу. Ясно, что предстояла командировка. В отпуск. В Крым...
Он прошел в общую кухню, чиркнул спичкой. Положил бумажный комочек на
примусную головку и той же не успевшей погаснуть спичкой поджег. С полминуты
глядел на горящий комочек, а когда тот догорел, сдунул бумажный пепел с
примуса и прошел в комнату.
У кровати, на которой, тихо похрапывая, спала жена Клава, Арсентий
присел на стул, снял хромовый, пахнущий гуталином сапог, и задумался. Долго
сидел он так, забыв про другую обутую ногу. Он сидел так, зная, что ему
опять не уснуть, сидел и, как ему представлялось, думал о своей жизни. На
самом деле в его голове ничего не было всерьез осмысленного. "Кому-то
надо..." - твердил он про себя.
Картины прошедшего дня и ночи яркими, вполне реальными и все же
кошмарными видениями опять одна за одной всплывали перед глазами. Руки его
тряслись, когда он снял второй сапог и, не желая будить жену, полулежа
разместился в старом глубоком кресле. Сколько времени? Он пытался уснуть,
закрыть глаза. Но стоило ему зажмуриться, как вновь и вновь перед ним
явственно обозначалась лохматая женская голова, расширенные от ужаса глаза
и, наконец, толстые ноги, широко и бесстыдно раздвинутые на цементном полу.
"Органы, - мелькнуло в его туманном, бесконечно усталом мозгу. - Тут и ту...
органы..." Как началось все это? Нет, ему не вспомнить бы все по порядку,
если б даже он захотел вспомнить все это.