"Василий Белов. Час шестый ("Час шестый" #3) " - читать интересную книгу автора

последних порток, а потом твое же обратно начнут отдавать, только уже по
ниточке... А мы и довольны будем..."
Евграф среди ночи вытесал из еловой жердины новый запир, чтобы
закрывать ворота. Жердочку тоже обкарнал для просушки Палашкиного приданого.
Бабы тем временем по очереди сбегали к Самоварихе, набили соломой две
постели и сеном наволочки. И вдруг первый раз вся семья надумала ночевать
под своею крышею...
Палашка прямо на полу раскинула соломенные постели... Одеяла в сенцах
вытрясла. И опять подхватила на руки свою фату.
Кремово-желтоватый шелк со сквозными светлыми полосами от угла до
угла... Фата обрамлялась печатным узором. Без кистей, кои имелись у
роговской фаты, зато по всему широкому полю вперемежку с маленькими большие
розаны. Зеленые листики около тех розанов вьются, как хмель. Тут и сиреневое
провертывается, а по углам возле четкого темного узора опять розовое. По
золотисто-желтым краям черный бордюр, словно выборка на холсте. Четкие
прямоугольные изломы. По углам четыре креста. Концы крестов преломились по
часовой стрелке, преломились еще раз и вышли на линию...
Палашка перекрестила Машутку. Счастливая, улеглась она рядом с
ребенком, под свое кумачовое стеганое одеяло. Даже с закрытыми глазами она
четко видела и представляла свою фату и решила завтра же просушить на ветру
и на солнышке все свое именье, чтобы выветрить залежалый дух. "Нет, лучше
пока никому фату не показывать", - подумалось ей. - Как это не показывать?
Пускай не пришлось ей ходить под венец в кашемировке, не держал ее Колюшка
под руку, ступая на церковную паперть, нет, не держал... И фата, одеванная
лишь по престольным пивным праздникам, тятенькой купленная вместе с
часами-ходиками на Кумзерской ярмарке, не потребовалась для Палашкиной
свадьбы. Дак пусть фата хоть дочке достанется! Марьюшке... Вырастет, девкой
станет. Пойдет в Троицу па деревне, народ поглядит на нее и скажет: "Вон,
вон Палашкина-то дочерь! Идет, на голову-то хоть ендову с пивом ставь. Не
прольет. Вот какая выросла Евграфова внучка..."
Так думала счастливая Палашка и не заметила, как уснула, не заметила,
как Марья пристроилась рядом на вторую постель, но под то же кумачовое
одеяло. Широкую семейную стегали прежде окутку!
Евграф помолился перед бобыльским Николаем-угодником и улегся на самой
широкой лавке. Укрылся старой, но теплой шубой Самоварихи.
- Слава тебе, Господи, слава тебе... - услышал он шепоток жены. Никто
не помешал спокойно уснуть троим Евграфовым подопечным, да и сам он, может,
впервые за три года, уснул спокойно и крепко.
Тихая теплая ночь на родной стороне промелькнула, словно зарница. Вот
прохлопал крыльями зоревой петух на верхнем сарае у Новожиловых.
Встрепенулся и такую пустил трель, что ласточки в гнезде, свитом под
стропилами, зашевелились спросонья и зачирикали. И пошла по деревне
разноголосая птичья и петушиная музыка.
Евграф пробудился еще раньше, с первой утренней пташкой.


IV

Вот и еще одна ночь на родине мигнула Евграфу своим светлым июньским
оком.