"Василий Белов. Час шестый ("Час шестый" #3) " - читать интересную книгу автора

равно Микуленок на Палашке не женится, что он, Евграф Миронов, навек
опозорен, что одно дело сирота, другое дело ребенок пригулянный... Позора не
смыть и в третьем колене.
Игрушечный петух растопил наконец крохотное сердечко ребенка.
"Виталька" заулыбалась и приблизилась к деду. Он погладил ее по головке,
затем поставил на грязную, широкую свою ступню. Чтобы заглушить обиду, начал
качать девочку на этой грязной босой ноге и спел:

Тень, тень, потетень,
Выше города плетень.
На широком на лугу
Потерял мужик дугу,
Шарил, шарил, не нашел,
Без дуги дамой пошел...

Тем временем солнце садилось за шибановскими домами. Из поскотины
возвращалась, мычала скотина. Овцы блеяли у крылечка, а баб никого не
было... Но вот пришла Марья-жена и сразу опять с причитаньями срядилась
доить Самоварихину корову:
- Нехристи! - ругала она начальников. - До чего оне нас довели-то, до
чего опозорили...
- А не реви, матка, - встал Евграф с лавки. - Даст Бог, опеть
справимся. Руки-ноги ишшо есть... Кто сей год пастухом-то? Возьму да и
подряжусь на весну в пастухи. Без хлеба вас не оставлю...
Марья захлебнулась от обиды и гнева, но ничего не успела сказать: надо
было и корову доить, и баню скутывать. Прибежала с пожни Палашка, взяла на
руки дочку и затараторила по-праздничному про свежий веник, про щелок и про
банный жар...
- Тятенька, ты скинь все в предбаннике! Пинжак-то я сволокла в лужу.
Когда вымокнет, дак на реке в ступе вытолку. А штаны выстираю, пока
паришься. Ой... А белье-то? Нету ведь, чем тебе исподнее-то сменить...
Господи, маменька, чево делать-то...
Марья поставила на шесток подойник и открыла старый сундук Самоварихи:
- Вот! На-ко пока! Только не показывай людям и не говори.
Евграф машинально взял сверток, не глядя. Взял и прошлогодний веник,
припасенный в сенях. Он ушел в баню Самоварихи, размышляя о будущем. Но
раздумья о новой предстоящей жизни уже не одолевали его так сильно, когда он
начал прикидывать, что и как будет делать завтра.
До завтрева, впрочем, было еще далеко...
Добра оказалась баня, хоть и Самоварихина! Все чин-чином. И жару много,
и дух вольготный. Сухо, не то что в скользкой тюремной мыльне. Евграф
размякал душой и телом. Мыслями (одна другой приятнее) вытеснялись в голове
колючие образы, отодвигались горькие воспоминания. "Живучи ведь люди-то! А
он чем хуже? Господь даст, со временем и своя крыша будет над головой, ведь
он не урод. Сила в руках еще копится. Вон стоит в куземкинской загороде сруб
зимней избы, почти что новый. Остался Митьке после отца. Умер, сердешный, не
успел дорубить, а сынкам-то все равно не доделать. Эти не будут кривым
топором изнутри стены тесать. Не научены. Им и не до того. Таким братикам и
чужих домов хватит... Не продаст ли Куземкин сруб-то? Продаст! К осени
заработаю, рассчитаюсь..."