"Андрей Белый. На рубеже двух столетий (Воспоминания в 3-х кн., Книга 1) " - читать интересную книгу автора

соответствует ее стилевому регистру: поэт обрисован в иронической манере,
зачастую приобретающей даже сатирическую окраску. Таким "реалистическим"
Блоком Белый тоже остался не вполне удовлетворен: "Поскольку в "Эпопее"
отбором служит надгробная память, - в ней романтический перелет; борясь с
этим перелетом, я в желании зарисовать натуру Блока впадаю в стиль
натурализма поздних голландцев <...> Может быть, в третьей переделке попаду
в цель. Так: в "Начале века" считаю Брюсова удавшейся мне фигурой, а Блока -
неудавшейся. Но было трудно: ведь Блока, "героя" "Воспоминаний", надо было
вдвинуть в рой фигур, чтобы он не выпирал; и переработать, сообразуясь со
стилем всей книги" [Письмо к Иванову-Разумнику от 2 января 1931 г. - ЦГАЛИ,
ф. 1782, оп. 1, ед. хр. 22].
Если в обрисовке Блока в мемуарной трилогии, а также многих других
современников, Белый, по его меткой аттестации, впадал "в стиль натурализма
поздних голландцев", то в идеологических характеристиках символизма,
духовных исканий рубежа веков и собственной эволюции он пошел по другому
пути обновления своей писательской палитры - в направлении поверхностной и
достаточно примитивной социологизации, подобной той, которая тогда
господствовала в советской "установочной" литературе. Все эти попытки Белого
придать своим книгам привкус актуальности оказались неорганичными,
беззащитными перед любой критикой и воспринимаются сейчас как безнадежная
архаика и по сути своей нечто совершенно эфемерное, беспочвенное. Задача,
которую старался выполнить Белый, была вполне объяснимой: он хотел
реабилитировать символизм перед ниспровергателями, доказать, что это
литературно-эстетическое направление было в своих устремлениях созвучным
революции, а не пособничало реакции, что в орбите "нового искусства"
оказывались мастера самых различных установок и судеб, к оценке которых
требуется дифференцированный подход, что многое из того, что ныне клеймится
бранным словом "мистицизм", на самом деле к мистицизму отношения не имеет, и
т. д. Другое дело, что, осваивая новый для себя и внутренне чуждый метаязык,
Белый, в свою очередь, совершал недопустимые перекосы, передержки,
преувеличения и, наоборот, затушевывал или просто обходил вниманием то, что
диссонировало с его доводами. Писатель наивно полагал, что переключиться в
своей аргументации на диалектико-материалистические рельсы ему не составит
труда и даже в увлечении бравировал этой своей "протеистичностью". В письме
к Иванову-Разумнику от 9 февраля 1928 г. он оглашает свой вызов
воображаемому оппоненту: "...если нам нельзя говорить на одну из наших
тем, - подавайте нам любую из ваших: "социальный заказ"? Ладно: буду
говорить о заказе. "Диалектический метод"? Ладно: вот вам - диалектический
метод; и вы откусите язык от злости, увидав, что и на вашем языке мы можем
вас садануть под микитки" [ЦГАЛИ, ф. 1782, оп. 1, ед. хр. 19].
Белый не сдавал собственных позиций, как считали многие (в частности, в
эмигрантской среде), он пытался, маневрируя, отстоять свою тему и защитить
пройденный путь, понимая, что без известных компромиссов в обстановке
агрессивно насаждаемого единомыслия ему не представится возможности работать
в литературе. Однако Белый явно переоценивал свои силы: обвести вокруг
пальца начетчиков и догматиков ему фатально не удавалось, тому не
способствовали ни отсылки к авторитету Де-борина, ни казуистические пассажи
из отфильтрованных и переосмысленных цитат. Все эти приемы и старания никого
не покорили; наоборот, они были в один голос расценены как беззастенчивая
попытка доказать недоказуемое и разоблачены как замаскированное - и оттого