"Виктория Беляева. Очень женская проза " - читать интересную книгу автора

за подол, скользя по полу шерстяными пятками и изображая водные лыжи, чтобы
отец не заглядывал через плечо в кастрюльку, чтобы не бубнила над ухом и не
отпихивала от плиты мать.
Да нет, я люблю свою семью. И уж тем более - Катьку. Мы очень мало
похожи на родителей и очень сильно - друг на друга. Лицом, не характером.
Катька - ласковая до подхалимства, Катька - щедрая и доверчивая. Может быть,
в восемь лет и я была такой, не помню. Катька ходит в балетную школу,
которая, по-моему, скоро ее доканает. Там у нее обнаружилось что-то вроде
таланта, и теперь ее выматывают, бедняжку, полагая, что с того, кому много
дано, больше должно спрашиваться. Редкий день она не ноет из-за этого.
Я побывала раз на занятиях, по правде сказать, похожих больше на
дрессировку - не хватало только хлыста в руке хореографа. Двадцать
тонкоруких овечек послушно гнулись у никелированного станка, послушно
подымали ножку и приседали. То и дело раздавались окрики и шлепки
балетмейстера: "Пузо подбери! Держи спину! Не ходи за ногой!" Заметив
наконец меня, добрая женщина умерила свои порывы, одергивания прекратились.
"Гран-батман, девочки, ножку выворотней, хорошо, Катя, хорошо..." Катька
тоже увидела меня, заулыбалась, подобралась. Сердце сжалось - я словно
впервые разглядела свою малявочку, худую, крохотную, в огромном зеркальном
зале. Когда она вернулась в раздевалку и я взяла ее за плечо, черное трико
под моей рукой было совсем мокрым. Было почему-то ужасно жаль ее,
хлопотливую, говорливую напоказ, гордую, что вот за ней пришла старшая
сестра - такая взрослая и красивая.
Катька считает меня красавицей, особенно вечерами, когда мы ложимся
спать и я разгуливаю по комнате в длинной "принцесской" ночнушке, кружевами
которой Катька положительно очарована. Она-то спит в детской пижаме с
медвежатами, и мое ночное одеяние кажется ей роскошным.
Впрочем, все, во что я одеваюсь, чем занимаюсь, что ем, - все для нее
исполнено необычайной прелести и значительности.
- Это Надькины книжки, - говорит она соседской Шурочке, благоговейно
оглаживая книжный шкаф. - Твоя Алена столько бы не прочитала!
Шурочка тоже пытается хвастаться старшей сестрой:
- У Алены волосы такие кудрявые, как у Марианны по телику!
- Нуда? - не верит Катька. - Она их, поди, на плойку крутит. Вот у
Надьки волосы - это да! И платье такое пышное, ветер дунет, оно фр-р-р - и
выше головы задирается!
Катька вскидывает руки, показывая, как задирается платье.
- А у Алены каблуки здоровые-здоровые, я вырасту, она мне их подарит!
- Да у Надьки тоже здоровые, - на сдается Катька. - И бантики впереди.
- Да ну, бантики... - Шурочка морщит нос. - У Алены знаешь какой
маникюр? Ногти во какие, она даже делать ничего из-за них не может!
- А у Надьки... - Сестренка задумывается, припоминая. - У Надьки тоже
длинные. И на ногах длинные. Ну просто ужас, какие длинные, ну просто когти
какие-то!
Нет у меня ни когтей, ни платья, которое выше головы задирается, ни
бантиков с каблуками. Но Катька и не думает врать - все, что кажется ей
прекрасным, она связывает со мной, не задумываясь, похоже ли это на правду.
И конечно же, обезьянничает, перенимая мои привычки, жесты, гримасы,
заискивает перед моими друзьями, пытается листать книжки, оставленные на
моем столе. Когда я на первом курсе с головой ушла в античную литературу,