"Тонино Бенаквиста. Кто-то другой " - читать интересную книгу автора

- Иногда даже немного блеска.
- Этот крученый удар слева был у вас всегда? - спросил Гредзински.
- Сейчас он уже не тот.
- Я бы хотел научиться такому.
- Ваши ускорения гораздо опаснее.
- Может быть, но в вашем крученом ударе слева есть что-то надменное,
что меня всегда привлекало. Ужасный ответ всем этим нахалам, удар, который
подрезает крылья самым дерзким.
- Я его просто-напросто украл у Адриано Панатты, Ролан Гаррос 1976
года.
- Как можно украсть удар?
- С изрядной долей претензии. В пятнадцать лет не сомневаешься ни в
чем.
- Ну, не только это, надо еще быть безмерно талантливым.
- Так как с этим мне не повезло, то с меня сошло семь потов. Я забыл
все остальные удары, чтобы отработать этот крученый удар слева. Я проиграл
большинство матчей, но каждый раз, когда мне удавался этот удар, противник
был сражен наповал, такого он никак не ожидал, и эти пять секунд я был
чемпионом. Сейчас он почти исчез - практики не хватает, но остались приятные
воспоминания.
- Знаете, он появляется снова, и когда соперник меньше всего этого
ждет, уж поверьте мне!
Гредзински почувствовал, как странная расслабленность растекается по
всему телу, и, заглянув в этот момент в свою рюмку, обнаружил, что она
пуста. Что-то вроде просвета в постоянно облачном небе, каким оно всегда
было над ним. Гредзински не был несчастен, но его естественным состоянием
было беспокойство. Давным-давно он привык к тому, что каждое утро по дороге
на работу его поджидает чудовищный монстр тревоги, которого может успокоить
только лихорадочная деятельность, и то ненадолго. Каждый день Николя
старался отыграть у своей тревоги хоть пару минут, чтобы насладиться ими
перед сном. Но сегодня вечером ему казалось, что он находится именно там,
где ему хочется, и настоящее его вполне устраивало, и запотевшая рюмка
ледяной водки сделала свое дело. Он сам удивился, когда заказал вторую, и
обещал себе растянуть ее, насколько возможно. Дальше - больше: произнесенные
им слова принадлежали именно ему, его мысль не встретила никаких помех на
своем пути, и то, о чем рассказывал Блен, вызвало у него странное
воспоминание.
- Эта история о пяти секундах счастья, в ней есть нечто прекрасное и
трагическое одновременно, так я лучше понял этот удар. Я пережил нечто
подобное, когда мне было лет двадцать пять. Я снимал квартиру на пару с
учительницей музыки, и чаще всего - слава тебе, господи! - она давала уроки,
пока меня не было. Ее пианино было центром всего - нашей гостиной, наших
разговоров, нашего времяпрепровождения, потому что мы организовывали его
вокруг инструмента. Временами я его ненавидел, а иногда - вот ведь
парадокс! - ревновал к ученикам, которые прикасались к нему. Даже самые
никудышные из них могли извлечь из него что-то, а я нет. Я был бездарен.
- Зачем сражаться с пианино, если оно вас так раздражает?
- Видимо, чтобы надругаться над ним.
- ...В каком смысле?
- Самому сыграть на нем что-нибудь - худшая месть, которую я только мог