"Александр Бенуа. Жизнь художника (Воспоминания, Том 1) " - читать интересную книгу автора

Увы, весенние и летние недели протекали быстро и кончались белые ночи.
Наглядно этот поворот от светлой поры к потемнению, (а дальше к зимней тьме
и стуже), выражался тогда, когда на улицах Петербурга снова зажигали фонари,
что происходило около 20-го июля (старого стиля). И сразу тогда
чувствовалось, что скоро лету конец. Еще накануне я бродил в часы, близкие к
полуночи, по серому, лишенному красок городу, а тут вдруг появлялся со своей
лесенкой фонарщик и один за другим фонарики вспыхивали своими газовыми
язычками. Фантасмагория исчезала, все возвращалось к обыденности. Накануне
даже городовые на углах казались в своих белых кителях какими-то бесплотными
существами, а теперь весь порядок жизни, и заодно блюстители оного, - все
восстанавливались в своей прозаичности. Да и расстояния как-то сокращались,
улица съеживалась. Вчера даже собственное обиталище казалось каким-то
привиденческим, я в него входил не без некоторой опаски и я не был бы
удивлен, если бы из темных туманных углов парадной лестницы вдруг выступили
бесплотные призраки, а теперь при свете зажженного газа ничего, кроме давно
мне известного, меня уже не встречало. От всего этого становилось чуть
скучно. Это возвращение к реальности ощущалось, как некоторая деградация.
К Петербургу я буду возвращаться в своих воспоминаниях по всякому
поводу как влюбленный к предмету своего обожания. Но здесь я хотел бы
набросать еще несколько картин "моего" города, которые рисуют, так сказать,
самую его "личность". Теперь, оглядываясь назад и лишенный всякой
возможности туда вернуться, я любое изображение Петербурга представляю милым
и любезным сердцу. Я трепещу, когда встречаю у букиниста, хотя бы самую
банальную фотографию, изображающую и наименее любимый когда-то уголок
Петербурга.
К наименее любимому, например, относилась Благовещенская церковь с ее
неудачной претензией на древнерусское зодчество, с ее золочеными
пирамидальными главами, с ее гладкими стенами, выкрашенными в скучнейший
бледно-коричневый цвет. Но теперь мне больно, что, как слышно, эту церковь
снесли. Уже очень было мне привычно встречать ее на своем пути в гимназию и
обратно, и сколько сотен раз я со своей невестой обходили ее вокруг,
совершая бесконечные наши вечерние прогулки... В двух шагах от того же
Благовещения жили мои друзья: Нувель, Дягилев, Философов. Да и сам я со
своей семьей впоследствии, в течение семи лет, жил в том же околотке - на
Адмиралтейском канале.
В своем месте и в связи с тем культом Чайковского и в частности
"Пиковой дамы", которому я предавался в начале 1890-х годов, я еще коснусь
разных петербургских настроений. Мне придется рассказать о Летнем саде, о
ранней петербургской грозе, о Зимней Канавке, обо всем том, что тогда,
благодаря музыке, стало еще сильнее "хватать за душу". Но вот музыку
"Пиковой дамы" с ее чудодейственным "вызыванием теней" я как бы
предчувствовал еще с самых детских лет, а когда она появилась, то я принял
ее за нечто издавна жданное. Вообще во всем Петербурге царит изумительно
глубокая и чудесная музыкальность. Пожалуй это идет от воды (по количеству
рек и каналов Петербург может соперничать с Венецией и с Амстердамом), и
музыкальность эта как бы заключается в самой влажности атмосферы. Однако,
что там доискиваться и выяснять. У Петербурга, у этого города, охаянного его
обитателями и всей Россией, у этого "казарменного", "безличного", "ничего в
себе национального" не имеющего города, есть своя душа, а ведь душа
по-настоящему только и может проявляться и общаться с другими душами