"Александр Бенуа. Жизнь художника (Воспоминания, Том 2) " - читать интересную книгу автора

господина каждый раз, когда тот попадал в затруднительное положение. А
попадал Филеас в затруднительное положение на каждом шагу. Спектакль состоял
из двенадцати, если не из пятнадцати картин и ни в одной из них не
обходилось без какой-либо ужасающей авантюры, а в некоторых их было и по
две. Не успеют Фогг и Паспарту отрезвиться от опиума в Бомбейской курильне
(через огромные окна которой можно было следить за сутолокой восточного
города), как они, рискуя жизнью, уже спасают прекрасную индуску Ауду, вдову
раджи, обреченную на смерть через сожжение на костре. В следующей же картине
спасенная Ауда чуть не становится жертвой змей, наползающих на нее отовсюду.
Только что путешественники спаслись от краснокожих, напавших, среди зимнего
снежного пейзажа, на поезд, шедший из Сан-Франциско в Нью-Йорк, как они уже
едва не тонут среди Атлантического океана. Это было особенно эффектно: судно
раскалывалось на две половины и погружалось среди вздымавшихся мутно-зеленых
волн. Кончалось, однако, все благополучно - к отменному торжеству главного
героя. Снова мы видели залу того лондонского клуба, в котором произошло
заключение пари и где под многочисленными шарообразными лампами восседали за
чтением газет всякие джентльмены во фраках. Часовые стрелки над дверьми
приближались к роковому моменту и уже члены клуба спешили поздравить того,
кого они считали выигравшим - как при самом бое полуночи, двери растворились
и спокойной походкой "как ни в чем не бывало" вошел Филеас Фогг, нашедший
свое вознаграждение за все претерпенное, как в огромном количестве фунтов
стерлингов, так и в посрамлении тех, кто дерзал сомневаться в его успехе.
Вся машинная часть этого спектакля не только поразила в те дни мою
ребяческую голову, но она вызывала и всеобщее одобрение. Особенно
восхищались все сценой со змеями, с жуткой плавностью сползавших с пальм и
со стен пещеры. Столь же эффектны были метавший столбы искр локомотив,
въезжавший на сцену покрытую снегом и большущий, прыгавший по волнам
пароход.
В одинаковой степени меня волновали не только самые эффекты, но и все,
что я узнавал о том, "как это сделано". Особенно было интересно узнать, что
волнение моря, казавшегося "совершенно настоящим", было произведено
посредством холста, который вздымался руками находившихся под ним людей...
Я уже упоминал что "Фауст" был любимой оперой моего брата Альбера;
правильнее было бы сказать, что это была единственная опера, которою
увлекался наиболее музыкально одаренный из братьев Бенуа. Любил Альбер и
воспроизводить на рояле особенно восхищавшие его места из "Фауста", причем
он, вероятно, предавался тем своим личным воспоминаниям, которые с особенной
ясностью будили в нем сладкие любовные звуки Гуно. Иногда я, зачарованный,
присаживался рядом, и тогда милый Альбертюс снабжал, свою игру отрывистыми
комментариями, помогавшими мне вообразить все, что должна была изображать
музыка. До озноба, до мурашек, до волос дыбом, не видав еще спектакля, я
переживал все перипетии оперы. Еще "ничего не понимая в старости", я вполне
сочувствовал бессильным терзаниям старца-ученого и до слез умилялся, когда
он прислушивался к пасхальному пению, доносившемуся с улицы. Вслед за сим я
знал, что должен появиться "чорт" и т. д. Поэтому легко можно себе
представить, что со мной сделалось, когда все это я увидал в 1876 году на
сцене Большого театра! Маргариту пела архизнаменитая Нильсон и из всех
тогдашних исполнителей только ее имя мне и запомнилось; оно было у всех на
устах. Маргарита с ее длинными белокурыми косами, в сереньком платье
показалась мне привлекательной, но от исполнения ею роли мне запомнилось