"Нина Берберова. Аккомпаниаторша (Повесть) " - читать интересную книгу автора

паспортов Травина в большом конверте: советский, нелегальный, украинский,
турецкий и белый. А под ними лежал револьвер. Я сейчас же задвинула ящик...
Не могу передать, до чего меня удивила эта находка. Павлу Федоровичу
совершенно не шло иметь револьвер.
Я отнесла паспорта в гостиную. Оказалось, что Травину и впрямь сорок
семь лет. На вид ему можно было дать больше. Мария Николаевна молча
улыбалась.
"Бер в Париже". Если я произнесу эти слова, Павел Федорович, пожалуй,
убьет меня из этого револьвера. Во время нашего путешествия револьвера не
было. Из Константинополя мы ехали - я сама укладывала чемоданы Павла
Федоровича - револьвера не было. Он купил его в Париже. Когда? Зачем?
А в гостиной все продолжался бессмысленный разговор. В одиннадцатом
часу приехала приятельница Марии Николаевны с мужем, и они увезли Травину
куда-то. Павел Федорович с тремя гостями сели за молчаливый покер, а я
осталась с четвертым гостем, пожилым, лысым человеком, которого звали Иван
Лазаревич Нерсесов. Он курил, я сидела и ждала, когда он уйдет. В покер он
играть не любил, играл в "железку", любил летать на аэроплане (что тогда
было сравнительной редкостью), был вдов и жил в собственном доме, недалеко
от нас.
Он молчал и курил с ленивым, восточным забвением всего на свете; его
полусонные глаза смотрели на меня, как мне казалось, меня не видя.
- Очень трудно, - сказал он вдруг.
- Что трудно?
- Очень трудно, - повторил он. - Рано лечь, рано встать. Привычка
плохая - ночь сидеть. Пить. Есть. Не ходить гулять. Лежать.
- Да, - ответила я.
- Воздух, - сказал он опять. - Солнце. Когда-то любил. Теперь забыл.
- Вам бы кальян курить, - сказала я. - Вы пробовали?
Он утвердительно прикрыл глаза.
- Поедем, - сказал он, когда мне, наконец, показалось, что он
задремал. - Павел Федорович, отпустите барышню со мной.
Павел Федорович сидел к нам спиной и не обернулся.
- Ррради Бога, ррради Бога! - он в это время что-то соображал. - Куда?
Ехать? Сонечке? Сонечка, а вам разве хочется?
Я была еще неодета, когда Павел Федорович вошел ко мне и, не обращая
никакого внимания на то, что я закрыла от него свои плечи, сказал:
- Он абсолютно приличный человек. Только не пейте слишком много, а то
вас будет тошнить. Он абсолютно приличный человек. И очень скучный.
Потанцуйте с ним.
Нерсесов вывел меня к автомобилю. Шофер проснулся. Мы сели. На мне было
мое голубое платье.
- Вы милая, очень милая. Такая некрасивая и такая милая, - сказал он. -
Такая маленькая и такая дурненькая.
И он засмеялся. Засмеялась и я.
Мы приехали в модный в то время ресторан, сейчас же начался длинный,
изысканный и непереваримый ужин. Я пила. Нерсесов пил. Зачем я была ему
нужна? Он, вероятно, не задумался над этим. Может быть, он был добр, и ему
стало меня жалко. Или ему хотелось убить еще одну бессонную ночь? Я не умела
ни душиться, ни пудриться, лакеи смотрели на меня с состраданием.
- И вы никогда ни в кого не были влюблены, Танечка? - спрашивал