"Кирилл Берендеев. Долгое расставание " - читать интересную книгу автора

становился подраненный ветер, и трещали доски, и стонали стены, под шалым
желанием чудовища войти в дом, захватить его, облепить едкою паутиной,
впиться жвалами в плоть и пустить смрадную ядовитую слюну в кровь, заражая
тлетворными своими соками, превращая в послушную марионетку, неспособную к
сопротивлению.
Он вздрогнул всем телом и съежился. Грохот грома уже не прекращался ни
на секунду, словно над головой колотил огромный барабан, заглушавший и удары
града и визги и стоны ветра, который налетал и налетал на дверь в бешеной
злобе стараясь отмстить за недавнее поражение. Он повернулся к двери, но
донесшийся визг заложил ему уши, он поспешно закрыл уши ладонями и так и
сидел, ожидая конца.
Брюхо паука коснулось конька крыши, затрещала липкая плоть, расходясь,
словно старая мокрая тряпка, и из разорванной дыры в брюхе хлынул поток
ледяной жидкости, лишь видом своим походивший на ливень; он знал, что стоит
извергнутым из брюха сокам проникнуть внутрь его жилища, как тотчас же они
начнут испаряться, проникая в его легкие, наполнял его разум
фосфоресцирующим безумием, и тогда он, позабыв обо всем на свете, в
ожесточении, в ярости, подобной паучьей, от него пришедшей и ему
передавшейся, кинется вон из дома, выламывая доски, сбивая запоры, с тем,
чтобы выбравшись, попасть под струи едких соков, тотчас проникнувших через
уши, глаза, ноздри, в кровь, в плоть, напитавших каждую клетку и растворяя
каждую клетку, приготовляя его для паукова пиршества.
А ветер за стеной все выл и хохотал, насвистывал мелодии неведомого
танца, стараясь подчинить этим танцем его сознание, и ввести в безумие и
вложить в разум его паучьи мысли, пришедшие с того края мира, откуда всякий
раз приходит сам толстобрюхий, истекающий слюной и злобой паук, неизменно
жаждущий снова померяться силами с домом на юру, в котором засела непокорная
добыча. Всякий раз с новыми возросшими силами, ожидая - с неистребимым
упорством - когда дрогнет дом, что покамест тешит его злобу, непременно
дрогнет, это было понятно, все равно поддастся, сломается, уступит напору,
ибо напор этот неизменно будет прибавлять в силе, каждый новый приход,
каждую новую бурю. Ибо паук настойчив, а жертва одинока. И когда, вторя
напору безумия, сломается крыша, протечет пауковый смрад в дом, найдя
долгожданные щели, и, падая на пол по капле, липкими парами разнесется по
дому, сковывая яростью обреченного жертву. И не в силах выдержать бесконечно
навеваемого ветром отчаяния и тоски, сама жертва взломает запоры, и выбежит,
и ринется в пасть и подхваченная жвалами, вознесется, растворяясь в
неизбежном.
Он тряхнул головой, отгоняя тлетворные, навеянные ветром, мысли.
Взглянул наверх, в люк, затем подошел к нему, внимательно вглядываясь и
вслушиваясь, но подниматься не стал.
И со временем, а сколько его прошло - неведомо - град, хлеставший что
есть сил по крыше и стенам, стал утихать, но ливень и не думал успокаиваться
и по-прежнему искал щели, по которым мог бы просочиться в дом, отравляя
воздух отчаянием и безнадежностью. И ветер все так же бился, вился вокруг
дома, ища зацепку, ища лазейку, малейшую щель для нового своего щупальца.
Стены дома содрогались от бесчисленных ударов, но сам дом продолжал стоять,
не дрогнув.
Так же, как и его хозяин.
Он подсел поближе к столу, поставил тяжелый молоток рядом с ножкой и,