"Михаил Берг. Дет(ф)ектив " - читать интересную книгу автора

превращать в тень или другого человека; словно выпорхнул из себя и по ошибке
залетел в гнездо другой души, тут же понимая, что не может этого терпеть. И
действительно - хищно раскрытая пасть, нервно зевнув, нехотя закрылась, все
рассеянное сфокусировалось опять (пусть и с другим фокусом), будто волшебная
невидимая метелка собрала все рассыпавшиеся шарики в прежнюю лужицу, так как
со стоном ожидаемого презрения или сочувствия она выдохнула:
"Нет, опять..."
Как ни оценивай то, что он делал - как припадок малодушия, или попытку
вызвать, выцыганить таким примитивным приемом сочувствие, инстинктивно ища
способ разделить свое мгновенное отчаянье с кем угодно, все равно с кем, он
должен, обязан был теперь продолжать, чтобы развеять наваждение. И
инсценируя закипающую злость, которая ловко мимикрировала под оскорбительное
равнодущие фальшивой заботы, произнес, наслаждаясь ее испугом:
"Ты боишься, что выплывет твой пистолет, что тебя найдут по номеру, раз
он записан на твое имя?"
"Нет, это был не он, ты же знаешь..."
"Можешь сказать, что я его украл. Украл, придя к тебе на урок, а ты
купила его, боясь незнакомца, который дважды шел за тобой от машины, как мы
и ..."
"Боже мой, как страшно".
Как восхитительно она сердилась, как быстро приходила в себя и начинала
возражать, только он задевал ее гордость. Он нуждался в том, чтобы его
разубеждали, взваливая на себя часть той тяжести, которая казалась
невыносимой, если оставаться с ней один на один и даже не имея возможности
намекнуть, пунктиром наметить тот спасительный мираж, который в конце концов
сведет его с ума. Остальное - рутина.
"Он. Я видел его через стекло. Тысячу раз повтори, что я никто,
ничтожество в твоей проклятой Германии, но зрение пока меня еще не
подводило".
Он почти не слушал ее доводов, уже заглотив свою дозу и остывая так же
мгновенно, как перед этим вспылил, словно наркоман, получиваший то, что ему
нужно. Использовать женщину как опору, только потому, что тебе неуютно и
страшно тонуть одному, что может быть страшней для человека, всегда
презиравшего слабость - первый признак поражения.
Какая-то унизительная неточность (пытаться сохранить невозмутимость,
алчно мечтая о спасении), равная неточности, неуклюжести его словесных
конструкций на чужом языке. Будто он с трудом втискивался во взятый на
прокат костюм, собираясь на чужой праздник, где для него места не было, а
оставалась вакансия для подражания, нелепого попугайничанья, с разговором
фальцетом и стоянием на цыпочках. Никогда раньше он не мог сказать себе, я
хочу вернуться обратно на вот эту вот тенистую развилку, ибо именно здесь
выбрал не тот поворот, задумался, заплутал и - вся жизнь пошла прахом. А
теперь мучительно хотелось вернуться назад - куда? где он ошибся, где он
предал себя? Ему некуда возвращаться, его никто не ждет, он никому не нужен,
в том числе и этой женщине, которая, сказав то, что могла, молча курила
рядом, еле сдерживая дрожь...
Герр Лихтенштейн чуть было не убрался с дороги, правыми колесами метров
двадцать едучи по обочине, слыша как из-под колес летят камешки с глиной,
азартно бомбардируя днище, и с трудом выворачивая руль, пока Андре - он
ожидал теплое, душное борцовское объятие (вот оно!) - то ли прильнула, то ли