"Исайя Берлин. Жозеф де Местр и истоки фашизма " - читать интересную книгу автора

XVIII в. в просвещенных кругах считалось, что истинного знания можно достичь
только при помощи естественнонаучных методов - хотя, несомненно,
представление о том, что такое естественные науки и каковы их возможности,
было в то время несколько иным, чем два с лишним столетия спустя. Только
опора на способности рассудка и накопление знаний, основанных на чувственном
восприятии (а не мистический внутренний свет или послушное принятие традиции
и догматических правил, не голос сверхъестественных сил, снизошедший в
качестве прямого откровения или же донесенный через священные тексты), -
только это могло дать окончательные ответы на великие вопросы, занимавшие
человека с самого начала его истории. Конечно, между философскими школами и
отдельными мыслителями имелись глубокие разногласия. Локк верил в
интуитивную истинность религии и этики, а Юм - нет; Гольбах был атеистом,
как большинство его друзей, за что его жестоко критиковал Вольтер. Тюрго,
которым де Местр в свое время восхищался, был убежден в неизбежности
прогресса; Мендельсон, так не считавший, защищал учение о бессмертии души,
которое Кондорсе, в свою очередь, отвергал. Вольтер не сомневался в том, что
книги имеют решающее влияние на социальное поведение человека, а Монтескье
был уверен, что определяющая роль принадлежит климату, почве и другим
факторам окружающей среды, из совокупности которых возникли резкие различия
национальных характеров и социальных или политических институций. Гельвеций
полагал, что образование и законодательство могут сами по себе полностью
изменить - разумеется, к лучшему - природу людей и обществ, и за это на него
в свое время нападал Дидро. Руссо писал о разуме и чувстве, но, в отличие от
Юма и Дидро, с подозрением относился к искусству и терпеть не мог науку; он
придавал особенное значение воспитанию воли, осуждал интеллектуалов и ученых
знатоков и, в противоположность Гельвецию и Кондорсе, возлагал мало надежд
на будущее человечества. Юм и Адам Смит полагали, что чувство долга можно
исследовать эмпирически, а Кант строил свою моральную философию на предельно
резком опровержении этой идеи; Джефферсон и Пейн считали, что наличие у
человека естественных прав не нуждается в доказательствах, а Бентам находил
это превыспренним вздором и называл Декларацию прав человека и гражданина
бумажным кликушеством.
Но как бы значительны ни были расхождения между этими мыслителями,
некоторых убеждений никто из них не оспаривал. Все они, пусть в разной
степени, верили, что люди по природе своей создания разумные, общественные
и, уж во всяком случае (если только их не обманывают мошенники и не сбивают
с дороги дураки), способные разобраться, что именно необходимо им самим и
окружающим. Они считали, что, если людей научить, они будут следовать
правилам, доступным разумению обычного человека; что существуют законы,
управляющие живой и неживой природой, и что законы эти, вне зависимости от
того, доступны они эмпирическому познанию или нет, становятся очевидны,
стоит человеку вглядеться в себя или во внешний мир. Они считали также, что
открытие таких законов и знание их, будь оно достаточно широко
распространено, само по себе привело бы к устойчивой гармонии и между
человеком и обществом, и внутри самого человека. Большинство из них верило в
то, что максимум личной свободы совместим с минимумом власти - во всяком
случае, после того, как люди будут соответствующим образом перевоспитаны.
Они думали, что образование и законодательство, основанные на "предписаниях
природы", в состоянии исправить практически любое заблуждение и зло; что
природа - это всего лишь разум в действии, и значит, всякое ее явление в