"Владимир Бешлягэ. Игнат и Анна " - читать интересную книгу автора

рванула влево под арку, украшенную высохшими ореховыми ветками, и покатила к
стреляющему в тучи шлагбауму, забытому здесь со времен ящура. Там же стоит
женщина с черной блестящей сумочкой в одной руке и с зонтиком в другой.
Увидев машину, она машет зонтиком и, кажется, что-то кричит; Машина вдруг
тормозит, да так резко, что Иосуб въезжает носом в лобовое стекло.
- Всё, приехали!
Глядит Иосуб на этого ошалевшего от скоростей молодца и думает: с
катушек мир валится, ей-богу! Сам он, к примеру, если кто к нему в телегу
попросится - мужчина, женщина, ребенок, старуха с козой, кто угодно, -
разговором попотчует, поднесет новости местного радио, и все это мягко,
красиво, по-человечески. Боже упаси останавливать так: выметайтесь,
пожалуйста! Нет, он еще и коней понукал, а проще говоря, давал им идти своим
ходом. Случалось порой, за разговорами не замечали, как вкатывали в конюшню.
Когда пассажирка с козой видела, куда ее занесло, поневоле кручинилась -
ведь полсела пехом топать обратно к месту посадки! А Иосуб Утешал: "Не
печалься, дай я тебя подвезу. Только сперва конюшню осмотрим". А если умные
кони привозили домой, он кричал жизнерадостно еще от ворот: "Вылетай, баба,
в колокола бей, принимай гостью!"
Йосуб трясет головой, потирает ушибленный нос: дуреет мир, ужас что
делается. Подергав ручку, наконец открывает дверцу, слезает кряхтя.
- Гудбай, аривидерчик рома! - двумя пальцами козыряет шофер. Машина
срывается с места и, лихо развернувшись, мчится назад. Иосуб поглядывает
издали на женщину с зонтиком, оставшуюся при пиковом интересе, - интересно,
чья она, к кому едет? Старик осматривается - интересно, куда это меня
прикатил шоферюга? И вдруг соображает, что его ссадили как раз у дома
Игната. "Глянь-ка, - удивляется он, - больно шустры эти нынешние: лучше тебя
знают, куда тебе надо".
- Мэй, Игнат, мэй! - кричит он с дороги, но на дворе никто не
отзывается: опять его дома нет. Иосуб смотрит по сторонам, махалян просто
совестно - и точно, за оградой бабы Иоаны мелькнул черный платок.
Сколько бы раз ни приходил Иосуб Чунту к сыну, всегда, бывало,
остановится на шоссе, уперев руки в боки, и давай рассматривать дом:
оранжевую праздничную черепичную крышу, фронтон красного кирпича с двумя
рядами зубцов понизу - крест-накрест выведенные кирпичи торчат уголками
наружу, - выше, почти под самой стрехой, два узких окошечка, чтобы свет
светлил чердак, а под ними - три магических знака: Ч. И. И. и год - 1971,
"Да!" - прищелкивает языком старый Иосуб, гордясь этим домом, как своим
собственным, потому уж хотя бы, что все три инициала втройне трогают
стариковское сердце, когда после двух девок народился мальчик, Иосуб сказал
злыдне: "Игнатом назовем. Как отца моего окликали". И стал Игнат Игнатом.
Второе дело - Ч. И. И. можно прочесть как Чунту Иосуб Игнатович, то есть он
сам собственной персоной, слуга ваш покорный. И, наконец, третье, потаенное
и больное: погибший мизинчик Иосубов прозывался, как сказано, Ионом-витией,
а это те же самые Ч. И. И., которые теперь звучали плачем, гекзаметром...
Так что кто бы ныне ни проходил по шоссе, односельчанин ли, заезжий ли,
буквы эти издалека бросались в глаза, и горько и радостно было слышать
Иосубу, как прохожий с изумлением спрашивал: "И кто же это такую красотулю
отгрохал?" Да, Иосуб и руки свои сюда приложил, и пот, и нервы... Потому как
если бы слушались баб, и поныне бы Игнат сидел в халабуде среди болота и
маялся бы - не дай бог. А то - вон какие палаты воздвигнул!