"Владимир Бешлягэ. Игнат и Анна " - читать интересную книгу автора

Соседки по палате дивились, глядя на Анну: чего она стоит у окна, как
приклеенная? Вышла бы, погуляла по коридору, поглядела бы цветной телевизор.
А то и того хуже: растянется на койке и часами глядит в потолок. Женщина с
перевязанной грудью, старожилка здесь, утешала ее поначалу:
- Не тоскуй, девонька. Не сто же лет тебе! Встань, походи, выйди к
людям. Думаешь, в больницу помирать приходят? Я сюда во второй раз попадаю.
По первому разу совсем молоденькая была. Поругались с мужем и так психанула,
что ровно оборвалось что-то внутри. Вот вроде тебя, недели на две окаменела.
Потом отошла мало-помалу... Поглядела на одного, на другого. А как вышла
однажды во двор, подсел ко мне паренек... Как сейчас его вижу, у него еще
был рубец на щеке. Посидели, покалякали, пошутили. Оказалось, он давно уже
сохнет по мне. Больная, худющая, я ему по сердцу пришлась. А была тоньше
тростиночки, не такая, как теперь, разбухшая бочка...
Женщина вздохнула, поморгала глазами и все же удержалась, не заплакала.
Анну позабавило признание этой старой распухшей женщины, которая
когда-то была тоненькой, как тростиночка. Она пыталась представить себе того
робкого парнишку со шрамом, их любовь ненадежную - кто знает, может,
надежной-то и вообще не бывает? - и душу Анны разбирала такая печаль, что
она вновь с постели срывалась, спешила к окну и часами смотрела сквозь
мутные стекла на асфальтированные аллеи, по которым важно прогуливались
больные в линялых халатах, на старые, рассаженные как придется деревья - это
был настоящий лесок: березы с невыразимо белой корой, пепельные акации с
шуршащими по ветру искривленными стручьями, рыжие сосны, тянущие свои
иглистые лапища в сизое небо... А вон идут парень с девушкой: он в полосатой
арестантской пижаме, она в красном халатике, явно домашнем - больничные все
уныло бежевые, а этот веселенький. Они идут, переглядываясь и тихо смеясь.
"Влюбленные! - узнает их Анна. - За руку ходят..."
Дверь снова скрипит. Кто же это все хочет войти, да не решается? Неужто
Петря по мою душу? И никакой его карантин не берет! Каждый день заглядывает
хоть на минутку в палату, передаст апельсины или хоть помнется в дверях. Он
уже здесь всем примелькался, а главврач шутит: "Бросай-ка ты, красавица,
мужа! Видишь, сам Петр Николаевич у нас все пороги обил! Очень перспективный
товарищ. Со всех сторон слышу: в Кишинев его сманивает
"Молдсельхозтехника"!.."
Последний огненно-золотой лист сорвался с голой верхушки. Трепещет меж
голых ветвей: язычок пламени на ветру повисает на остроконечном сучке - Анна
затаила дыхание - и, словно набравшись храбрости, опять бросается вниз,
вниз... Анна загадывает: приземлится ли он далече от родного ствола, так что
никто никогда не узнает, откуда он родом, или ляжет в подножье взрастившего
и взлелеявшего его дерева? - и, не дождавшись решения своей загадки, отводит
глаза - тяжело быть очевидцем последних минут птицы, листа, любви...
Анна спешит к своей койке, ей хочется зарыться в подушку, закрыть глаза
и уши, забыть обо всем. Но на подушке лежит узелок - гостинец от мамы. В
больнице карантин, ее не пустили в палату. Пришлось поговорить у окна. Но
что же она принесла? Анна устраивает узелок на коленях и разворачивает
нетерпеливыми пальцами: баночка сметаны, завернутая в полиэтиленовый
мешочек, хрустящие румяные коржики, такие, какие только мама умеет печь,
кусок домашней ветчины, овечья брынза... о, да здесь на неделю хватит! А это
что, завязанное в отдельный лоскуток? Анна распутывает узел и видит два
клубка шерсти, один голубой, другой красный. Она стыдливо оглядывается - не