"Александр Бестужев-Марлинский. Лейтенант Белозор " - читать интересную книгу автора

или, лучше сказать, полураздетых, людей, с небритыми бородами и бог весть
какого племени, заставляли его думать, что он переменил только грабителей,
не избегнув грабежа. Восклицания: "genadiste Good [Милосердный бог
(голл.)], два аршина с четвертью!" и потом аа, которое переходило в оо и
кончилось на ээ - двугласных, составляющих основу голландского языка и
нрава, доказывали, что ни ум, ни сердце его не на месте. Зато милая дочка
его была гораздо признательнее и доверчивее; неожиданный переход от страха
к радости так поразил ее, что она чуть не кинулась на шею к Белозору и,
схватив его за руку, в несвязпых восклицаниях благодарила за избавление. Он
раскланивался, она приседала, оба краснели, не зная сами отчего; старик
поглядывал на ту и на другого.
Наконец, всмотревшись хорошенько в открытое, благородное лицо юноши,
голландец будто отдохнул.
- Кому одолжен я столь важною услугою? - спросил он по-французски,
приподнимаясь с кресел и снимая колпак.
- Человеку, брошенному бурею на ваши берега, который просит у вас не
только гостеприимства, но и убежища, - отвечал Белозор. - Я русский офицер!
- с сим словом он сбросил с себя шинель и показал аксельбант свой.
- Русский офицер! - вскричал голландец, опускаясь в кресла, как будто
эта весть придавила его.
Такое начало не много предвещало добра Белозору. Он знал, что в
Нидерландах была тьма партизанов нового французского короля Луциана, и
легко могло статься, что хозяин был одним из них.
- Могу ли надеяться найти в вас друга или по крайней мере
великодушного неприятеля? Если вы не решитесь скрыть нас у себя на время,
то не предавайте французам.
- Stoop, stoop [Стой, стой! (голл.)], молодой человек! - вскричал с
жаром голландец. - Август ван Саарвайерзен никогда не был предателем, и все
голландцы друзья русским со времен вашего Великого Питера, в особенности я;
у двоюродного деда моей жены учился он плотничать в Заардаме. Я так же
ненавижу французов, как и ты: от всего сердца. Проклятые эти мыши сгрызли
наш кредит, как свечку, своею континентального системою и заставили меня,
первого суконного фабриканта в Флессингенском округе, работать на своих
грабителей солдатские сукна. Правда, я от этого подряда не в накладе, но
слава, слава моих сукон пропадает теперь... А какие у меня делались сукна!
Мягче бархата, крепче кожи - и шириной в два аршина с четвертью,
sapperloot! [Тьфу! (голл.)] Ты у меня безопасен на несколько дней вместе со
своими земноводными; вот моя рука, и дело в шляпе. Ступай-ка, приятель,
сними свой свежепросольный мундир, и потом за рюмкою мы потолкуем, как все
уладить.
Ван Саарвайерзен вывел матросов в поварню и поручил избавленной
поварихе угощать их, и скоро они уже разговаривали между собою, болтая
каждый без умолку по пальцам и языками, будто понимая друг друга как нельзя
лучше. Виктору же указал он небольшую комнату, принес ему стеганый халат,
сухого белья - одним словом, ухаживая как за сыном.
Через четверть часа наш герой явился в столовую, хотя странность
наряда пугала его более, чем неприличие в нем показаться на глаза
красавице. Необходимость, впрочем, служила ему и убежденьем и извинением;
только он никак не согласился надеть на голову пеньковый парик от простуды,
несмотря на все увещания хозяина.