"Анатолий Безуглов. Вас будут называть "Дикс" (Приключенческая повесть)" - читать интересную книгу автора

- Что это?
- Пуговица.
- Нет, это вещественное доказательство того, что у вас сдали нервы, а
вот это дерево и борт вашего грузовика тоже улика того, что сегодня в
тринадцать часов тридцать семь минут вы наехали на человека.
- Я ни на кого не наезжал... - Горбушин заплакал, совсем по-детски
хлюпая носом.
Утро следующего дня началось с неприятностей. Прокурор Рудов наотрез
отказался дать санкцию на арест Горбушина. И, как я его ни убеждал, он
твердо стоял на своем, говоря, что в деле много неясных мест, что надо, мол,
дождаться заключений экспертов. Формально, может быть, он и прав, но мне
кажется, что арест Горбушина был бы именно тем фактором, который бы заставил
его чистосердечно признаться...
Повторный допрос Горбушина снова не дал никаких результатов. По
воспаленным глазам, осунувшемуся лицу было видно, что он провел бессонную
ночь. Он затравленно смотрел на меня и с непонятным упрямством отвергал
обвинение...
- Скажите, - прервал я Лазарева, - в ту минуту вы были убеждены, что
Горбушин виноват?
- Если говорить честно, я мало верил показаниям Горбушина, тем более
что все улики говорили не в его пользу. Кроме того, несмотря на правдивость
его тона, каким-то шестым чувством я ощущал, что Горбушин что-то скрывает,
недоговаривает. Это ощущение не покидало меня до конца допроса. Теперь
Горбушин выглядел совсем не так, как при первом нашем знакомстве. Он как-то
весь сник, полинял и мало чем напоминал вчерашнего щеголеватого "студента":
чувствовалось, что в нем происходит внутренняя борьба. Это состояние
обвиняемого следователям известно. Сначала полное отрицание даже самых явных
улик, затем спад - душевная депрессия и признание вины. Помню, как несколько
лет назад я расследовал дело об убийстве. Обвиняемый на первых допросах,
несмотря на неопровержимые улики, вел себя нагло, кричал, что это мне так не
пройдет; что сейчас не те времена; что я порочу его честное имя; грозился
жаловаться в вышестоящие инстанции, а потом, после какого-то внутреннего
перелома, сник и без театральных ударов в грудь подробно рассказал, как было
дело. Мне показалось, что у Горбушина наступило именно такое состояние.

- Ну, Горбушин, а теперь расскажите, как все было.
Шофер вздрогнул и, зло взглянув на меня, срывающимся голосом ответил:
- Вы просто издеваетесь! Я вам русским языком сказал, что ни на кого не
наезжал. Больше мне добавить нечего...
На следующий день хоронили Карпова, и в местной газете "Знамя труда"
появилась заметка, из-за которой я крепко поспорил с нашим комсоргом,
адвокатом Песчанским. В заметке говорилось, что шофер Горбушин, сбивший
Карпова, не должен уйти от расплаты. Я был уверен, что заметка написана
правильно, что она выражает мнение общественности, а Песчанский заявил, что
заметка вредная, что никто не имеет права до того, как вина не доказана,
объявлять человека преступником. Кроме того, мол, такие выступления печати
могут повлиять на решение суда.
- Если суд решит, что Горбушин не виноват, то никакая газета ничего
сделать не сможет, - не выдержал я.
Песчанский близоруко посмотрел на меня и своим поставленным адвокатским