"Дмитрий Биленкин. Десант на Меркурий" - читать интересную книгу автора

римановых плоскостей, цветных узоров, усеянных голубоватыми звездочками; все
лежало внутри пульсирующих сфер, отдаленно похожих на полушария мозга.
Видимого порядка в этом сплетении не было, но для Полынова модель душевного
состояния его. друзей и его самого была открытой книгой. Он набрал на диске
нужное сочетание сигналов, и в желтоватой прозрачности шара шевельнулись три
тонкие, как нерв, кривые. Он подвел их ближе к сетчатой, изогнутой парусом
поверхности.
- Галлюцинаторные кривые в норме, - пробормотал он, регулируя яркость.
- У Бааде она вообще вне всякой критики. Попробуем внести кофродеин.
Как и ожидалось, после посылки сигнала кривые опали и почти погасли.
- Попробуем так...
И он обрушил на модель ливень потрясений. Опасности, неожиданности, в
которых было все - блеск молнии, порыв урагана, прыжок тигра из зарослей,
зловещий бег цунами, - сотрясали шар. В нем закружилась метель голубых
звезд, подстегиваемая прыжками кривых; столкновение двух звездочек рождало
фонтанирующую вспышку; там же, где друг с другом соприкасались кривые, по
ним, как по нити электрической лампочки, пробегал ослепительный разряд.
Отчаяние, смелость, растерянность - весь спектр чувств в доли секунды
пробегал перед глазами психолога, вызывая в модели лавинные сдвиги
состояния, сотрясая самые основы духовного мира тех, чьи мысли, чувства,
воля, желания были запрограммированы в этом хаосе огоньков.
Полынов не раз думал, каким жестоким оружием могла бы стать эта пусть
не вполне совершенная и точная модель в руках интригана, завистника,
демагога или фанатика. Она наделила бы его безмерной властью, знанием того,
как поведет себя жертва в той или иной ситуации. Он сам пользовался
психомоделью лишь тогда, когда не оставалось другого выхода. Не из-за ложной
скромности, чуждой врачу, а из-за простой человеческой неловкости, которую
он испытывал всякий раз, следя за поведением шара. Той неловкости и
деликатности, которая категоричней любых запретов не позволяет честному
человеку подглядывать за интимностями других. И еще всякий раз Полынова
охватывала робость: его пугала возможность вот так издали, свысока наблюдать
тайное тайн чужой жизни, расчлененное и препарированное по всем правилам
математики. Было в этом что-то нескромное и кощунственное.
Полынов остановил сумятицу сигналов. Все замерло в шаре, лишь некоторые
звездочки еще трепетали, как биение взволнованного сердца. Полынов приблизил
лицо. Свет, льющийся из шара, грубо подчеркнул хмурые морщины лба, желваки
на скулах, плотно сжатые губы.
- Уф! - Морщины на лбу разгладились. Полынов с облегчением вздохнул.
Нет, если верить шару, самые свирепые бури по-прежнему не властны над ним и
его друзьями. Но почему же тогда...
Теперь он попытался смоделировать ситуацию, в которой они оказались все
трое, когда появился вал, и ситуацию, в которой очутились Шумерин и Бааде.
Состояние психики вначале задал самое что ни на есть благоприятное. Затем он
повторил опыт, немного расстроив систему.
Результаты удивили его своей противоречивостью. В общих чертах все
совпадало - то, что было в действительности, и то, что моделировал шар. Но
только в общих чертах. И в первом и во втором случае модель отказывалась
повторить некоторые поступки, которые на самом деле люди совершали. Так, она
упрямо не хотела воспроизводить его, Полынова, ошибки. Она не давала
слепящему безмолвию равнины загипнотизировать людей так, как это было с