"Дмитрий Биленкин. Все образы мира" - читать интересную книгу автора

сложилось бы двух и более мнений. Отсюда почти детская жажда похвал или,
наоборот, защитная броня непоколебимой самоуверенности. Впрочем, одно
часто сочетается с другим, и Гаршина всегда восхищала сила тех, кого эта
ржавчина не могла коснуться. Но сочувствовал он всем, в ком видел талант,
а поскольку о Лукине знал лишь с чужих слов, то теперь первым делом глянул
на его полотна.
- О вас говорят, - сказал он, - что вы давно пишете только для
вечности. Начинаю понимать...
- Осчастливлен. Может быть, и с выставкой посодействуете?
- Оставим подковырки, - решительно сказал Гаршин. - У меня к вам дело.
- Спасибо за откровенность. - Лукин почему-то потер ладони. - Терпеть
не могу притвор и благодетельных султанов от искусства. А что, интересно,
вы поняли?
- Что вы нащупываете свою, трудную и необходимую дорогу.
Лицо Лукина осветилось.
- Да! - вскричал он. - Стойте, я вам сейчас кое-что прочитаю...
Он с обезьяньим проворством подскочил к груде книг, разворошил ее и с
торжеством вытянул потертый томик.
- Вот, слушайте! "Не правда ли, странное явление - художник
петербургский? Художник в земле снегов, художник в стране финнов, где все
мокро, гладко, ровно, бледно, серо, туманно!.. У них всегда почти на всем
серенький, мутный колорит - неизгладимая печать Севера. При всем том они с
истинным наслаждением трудятся над своею работой. Они часто питают в себе
истинный талант, и если бы только дунул на них свежий воздух Италии, он
бы, верно, развился так же вольно, широко и ярко, как растение, которое
выносят, наконец, из комнаты на чистый воздух". Это Николай Васильевич
Гоголь. Каково, а? Север, видите ли, неживописен, гнетущ для таланта,
Север, с его убранством луговых цветов, озерной синью, ярким, не чета югу,
небом, огненной осенью - бледен и сер! Добро бы чиновник-искусствовед
писал, так нет же, гении литературы, который и к живописи прикосновенен
был. Какими же он глазами смотрел? Как очевидного не видел? А потому и не
видел, что в незрячее время жил, что глаз отечественного художника спал и
русская природа еще не была открыта. Ну а мы лучше? Одни мнут перины
прошлого, левитанов перемалевывают, другие вовсе от пейзажа бегут, мол,
фотографией заштамповано и не искусство даже в наш углубленно-атомный век,
словом, все гладко, уныло, плоско, как сказал бы дорогой Николай
Васильевич. А земля-то художественно еще не открыта! Да, да! Всю, целиком,
сверху, после стольких лет авиации, мы видим ее не лучше, чем Гоголь
Север! Нет, скажете? Вспомните выставки, почитайте писателей - где у них
Земля с большой буквы? Зрение пешехода, они и из стратосферы только унылые
снежные равнины облаков замечают. А оттуда такое открывается! Вот,
смотрите, как здесь натура человеческая просвечивает!
Этюды, эскизы, незавершенные картины с грохотом стали отделяться от
стен и окружать Гаршина, который не успевал вставить ни слова.
- Вот наш автопортрет - Подмосковье! В природе все округлость, излом,
завиток, а чего мы коснемся - там прямизна оград, улиц, строений, дорог,
ровные фигуры полей, даже леса растим геометрично! Математическая линейка
у нас в голове, все прямим, прямим...
"Не ново, еще у О'Генри было", - защищаясь от этого потока слов,
подумал Гаршин.