"Дмитрий Биленкин. Знамение (Двое и знак, Авт.сб. "Сила сильных")" - читать интересную книгу автора

нельзя, потому что обидчик, выходит, по всем статьям прав и к тому же
бестелесен, как всякое людское мнение.
Но тягостное оцепенение длилось недолго. Саша подобрался, его глаза
обрели сухой, жесткий блеск.
- Ясно, - сказал он беззвучно. - Ясно. Побоку, значит...
Апеков отвел взгляд.
Оба посмотрели туда, где на темном камне алели размашистые символы
иного века, которые так странно и чуждо - или, наоборот, трагично? -
соседствовали с отпечатком беспалой руки, бегущими антилопами, летящей
стрелой. Чья это была рука? Почему так тороплив разбег знаков формулы?
Чего боялся пишущий? Вернулся ли он в свой век, сгинул в палеолите или он
ни здесь, ни там? Что открыла людям победа над временем, какое страшное,
пронзительное видение дало, какую безмерную и тягчайшую власть? Безнадежно
было спрашивать, безнадежно было отвечать: человек знает только то, что
знает его время, а чего люди этого времени не знают, чего они не готовы
принять, того и не существует, даже если этим полнится мир, как он
полнится будущим, близким и бесконечно далеким.
Слово было сказано...
Чувствуя себя вымотанным и опустошенным, Апеков встал, сгреб ошметок
глины и аккуратным движением размазал его поверх знаков формулы. Он все
гуще клал слой за слоем, и ему казалось, что он слышит мысленный Сашин
вскрик; он и сам содрогался, но продолжал тщательно замазывать то, что не
было предназначено его веку, не совмещалось с ним, а только сулило
недоверие и насмешки. "Да в них ли дело? - думал он уже без волнения. - Не
свое будущее я оберегаю и не Сашино; даже не историю, чей ход не может
поколебать и такое знамение; в защите нуждается тот, кто сквозь время
послал этот сигнал бедствия, и другого выхода нет. Ведь, растрезвонь мы о
формуле, оставь все открытым, и среди хлынувших сюда, среди жаждущих
сенсаций может найтись подонок, который все сколупнет, обезобразит, - и не
на такое поднималась рука! Тогда послание не достигнет тех, кому оно
предназначено, и человек пропадет. Значит, всему свое время и все должно
идти своим чередом..."
Движения Апекова замедлились, когда плотный слой глины скрыл формулу.
Теперь точно так же следовало поступить с рисунками, чтобы здесь ни для
кого не осталось никакой приманки. Антилоп, как и знаки, надо было убрать,
замазать, но рука вдруг перестала повиноваться. Надежду сберечь вот это
свое долгожданное, бесспорное, несущее славу открытие - это, оказывается,
он сохранил! Оставил в своих намерениях, будто после всего, что он сказал
и сделал, одно можно отделить от другого...
Несмотря на холод пещеры, Апеков покрылся мгновенной испариной: может,
и обойдется, если оставить?
Но обойтись никак не могло, потому что первый же спустившийся сюда
специалист удивится, почему размыв сделан не до конца, довершит начатое,
неизбежно наткнется на формулу - и какие тогда на него, Апекова, лягут
подозрения!
Быстрым, отчаянным движением Апеков замазал все, всему по возможности
придал вид естественных натеков. И все, что было недавно, что наполняло
душу смятением, ужасом и восторгом, - рисунки тех, кто ожил в своих
творениях спустя тысячи лет после смерти, и формула, начертанная тем, кому
еще только предстояло родиться, - все сбывшееся и несбывшееся, обычное и