"Дмитрий Биленкин. Прогулка вчетвером (Авт.сб. "Сила сильных")" - читать интересную книгу автора

(после мамы) необходимым человеком, кладезем ума и знаний? Чтобы исчез тот
лишний, что поселился меж ними, чтобы только он, отец, одарял их своим
пониманием всего на свете? Не ради ли этого он затеял все?
И вот они на Луне, никого больше нет, дети с ним, только с ним - и что
дальше? Не только тела, их души в скафандре. Окажись рядом свежий человек,
что бы он сказал о внутреннем мире этих двоих? Ну, уравновешенные, ну,
замкнутые, малоэмоциональные... Что еще?
Похожие друг на друга. Усредненные.
Шелест вздрогнул, даже обернулся, словно кто-то мог подслушать его
мысль. А что, если... Еще никогда не было такого могучего, такого
всеобщего воспитателя, как стерео. Никогда. Даже в эпоху гипнотического,
как тогда казалось, на деле примитивного телевидения. Впрочем, уже в те
годы возникло слово "теледети". Может быть, происходит даже не усреднение,
а свертка психики. Так, как это бывает при гигантской силе тяготения,
околозвездное пространство склепывается, замыкается "само на себя,
окукливается "черной дырой", которая и принадлежит этому миру, и находится
вне его. И коль скоро в жизни возник сверхмощный источник психологического
притяжения, если личность не может вырваться из этого поля, а, наоборот,
все более поглощается им, то...
Шелест споткнулся, горизонт качнулся перед его глазами. "Нет, -
мысленно вскрикнул он. - Нет, нет, нет!" Разве он сам не из поколения
"теледетей"? Вдобавок, если его панические рассуждения верны, то люди все
более должны походить на песчинки, гладкие, скатанные и неразличимые.
Тогда и расцвет личности, между прочим, надо искать в прошлом, где-нибудь
среди толп обездоленных и молящихся.
Но разве можно сравнить?!
Шелест медленно перевел дух. Дети шли, не оглядываясь, длинные
отброшенные ими тени то сходились, то размыкались, как лезвия огромных
черных ножниц. Оказывается, ребята нашли занятие: они пинали камешки,
которые отлетали так далеко, что, упав, становились неразличимыми.
Местность - давно пора! - стала меняться. Горизонт как бы
приподнимался, они шли, шли, а он поднимался все круче, пока вдруг не
разверзся у ног обрывом.
Все трое остановились. Кратер был залит тенью, над ней сверкали
иззубрины скал. Шелест, не отрываясь, смотрел на пламенеющие скалы, на
тень, куда можно было кануть, как в воду. Белое и черное, ничего больше,
но это место всегда волновало Шелеста. Оно обладало свойством, которое не
мог выразить и передать никакой объектив, ибо стоило раздразнить
воображение, как глаз начинал видеть несусветное и разное. Мрак твердел,
сверкающий камень скал, наоборот, обретал легкость огня, и тогда казалось,
что темный покров лунных бездн охвачен языками мертвенно-белого пламени.
Но так же легко и внезапно все выворачивалось наизнанку: скалы из огненных
и невесомых превращались в сверкающие, навечно вмороженные в толщу мрака
льдины. Одно видение накладывалось на другое, льды пылали, огонь искрился
морозным блеском, все мешалось, уже не было неподвижности, твердь
трепетала языками пожара, а тень змеилась течениями, которые возносили над
чернотой то ли айсберги, то ли раскаленные глыбы лавы. Непросто, непросто
человеку было вернуться в состояние, когда все выглядит таким, каким оно
есть: внизу самая обычная, рябая от бликов тень, а над ней ярко
освещенные, щербатые, тоже обычные скалы.