"Алексей Биргер. Нож великого летчика ("Седой и 'Три ботфорта'" #1)" - читать интересную книгу автора

раздевалки, притихли и стали глазеть с жадным любопытством, в ожидании
крупного скандала.
- Как что? Джинсы, - ответил я.
- Вот именно! Джинсы! - завуч начинала переходить на крик. - Не
школьная форма, как положено, а эта дрянная... дрянная... безобразная...
капиталистическая зараза! Как ты можешь, ты, советский школьник, являться в
школу в... в этом! - скривив губы, проговорила она. И, естественно,
обратила внимание на мою голову. - А это что такое? Я говорила тебе
постричься в каникулы - а лохмы так и висят! Ты... нет, ты даже не хулиган,
ты хуже, чем хулиган - ты провокатор! Ты думаешь, я допущу такой
антисоветский вид? Давай сюда дневник!
Я покорно вручил ей дневник. Она достала красную шариковую ручку и
написала в дневнике, изо всех сил вдавливая ручку в бумагу:
"Не допущен до занятий за вид, недостойный советского школьника. Прошу
родителей зайти."
- Вот! - она прямо-таки швырнула мне дневник. - Ступай прочь, и не
появляйся в школе, пока не приведешь себя в порядок. И чтоб завтра же был
кто-то из родителей!
Делать нечего, я побрел прочь, ошарашенный и убитый таким поворотом
событий. Первой мыслью было вернуться домой, но домой идти совсем не
хотелось. И я просто отправился гулять куда глаза глядят, не очень
присматриваясь, куда я иду.
Очнулся я лишь на Рубцовской набережной. Я стоял, неподалеку от
железнодорожного моста, и глазел на воду. Думал я об одном: вырвать из
дневника страницу и пустить её в плавание бумажным корабликом, или нет. В
конце концов, я решил страницу не вырывать. Ведь ничего дурного я не
сделал, и родители сами разберутся, что наша завуч - кондовая тетка,
которой лучше не перечить и пообещать ей, что со мной разберутся и меня
накажут, но влететь мне не влетит. Во всяком случае, по крупному. Я отлично
представлял, что мне скажет отец: "Сам виноват, не надо дураком быть и
дразнить быков красной тряпкой. Вот за дурость тебя бы стоило наказать,
чтобы впредь был умнее." И на этом разговор закончится. Волосы, конечно,
придется постричь - жалко, мечта походить летом "под хиппи" летит в
тартарары. Но если я постригусь совсем немножко, то, наверно, сойдет, а к
началу июля волосы опять будут достаточно длинными, чтобы я мог щеголять
перед дачными друзьями...
Из оцепенения меня вывел отчаянный крик:
- Гиз! Гиз! Не сметь! Остановись!..
Вздрогнув, я оглянулся. По набережной драпала небольшая собачка -
фокстерьер, белый, с рыжими и черными пятнами, а кричала его хозяйка,
старуха, разодетая так, что у меня челюсть отвисла. Она была в меховой
накидке, типа пелерины, и в платье с кружевами, которое смотрелось совсем
как бальное. Седые волосы были уложены в сложную прическу и заколоты
гребнем.
На мгновение я растерялся. Но потом, сообразив, что надо делать,
наступил на конец поводка уже промчавшегося мимо меня фокстерьера. Пес
несся как бешеный, а поводок волочился по земле - видно, учуяв что-то,
фокстерьер вырвался из рук хозяйки, не ожидавшей такого подвоха.
- Вот так!.. Вот так, держите его, молодой человек! - старуха,
задыхаясь, приближалась к нам. - Только не берите поводок в руки, он может