"Николай Зотович Бирюков. Чайка " - читать интересную книгу автора

внимательно: разглядывая ее лицо. Нелегко, видно, прожитые годы положили
глубокую складку между светлыми ее бровями и резко очертили углы рта. В
рыжеватых волосах проглядывала седина.
- Ой, и не говори, дорогой, - вздохнула она. - Хлопотали от зари до
зари, а земля-то скупо благодарствовала, словно серчала на нас.
Глаза ее, как и у Кати, были голубые, только без искорок смеха, и даже
сейчас, при улыбке, не покинула их какая-то грустная озабоченность.
Казалось, они все время сомневались в чем-то, хотели расспросить и не
решались.
- Так вот и перебивались... Правда, доченька? Василиса Прокофьевна
посмотрела на Катю долгим ласковым взглядом и опять повернулась к Зимину:
- Маленькая-то она все грустила... Деревенские наши тронутой ее
считали.
Зимин поставил на стол недопитый стакан чаю.
- Как то есть тронутой?
Катя вспыхнула, быстро поднялась и вышла.
- А дочка-то с характером!
- С характером, - смущенно подтвердила Василиса Прокофьевна,
прислушиваясь, как дочь гремела чем-то на кухне.
Хлопнула входная дверь.
- Ушла. Язык-то у меня хоть на привязи держи. Не любит, когда о ней
рассказываю. Ты уж, родной, про нее не выпытывай, не вводи меня в грех.
Но по лицу ее было заметно, что самой ей сильно хочется войти в этот
"грех".
- Может, горяченького?
- Можно, - согласился Зимин и протянул стакан. - А куда же все-таки
ушла она? - спросил он.
- Должно, к соседям. Теперь, глядишь, до утра.
- Гм... Это что же, всегда она так гостей принимает: за стол посадит и
убежит?
- Проберу я ее за это. - Василиса Прокофьевна машинально сдернула с
гвоздя полотенце и принялась мыть посуду.
- О чем это мы? Да! Замаялась я с ней, с Катей-то. Как в понятие она
стала входить - и пошло: заиграют где песню, а она - в грусть. Песни-то,
поди, приходилось слышать деревенские наши - не теперешние, старинные, про
темноту больше, про горе да про судьбу-злодейку. Вот и давай она меня
выпытывать: так ли все было, как в песнях? "Так, дочка, - говорю я ей. - И
еще темней бывало: солнышко-то, оно, мол, светит, да не нам". А мы в ту
пору, милый, к слову сказать, по рукам и ногам кулацкой жадностью были
связаны... вся деревня!.. Сказала я ей так про солнышко, а у ней брови
нахмурились, и убежала она от меня, не дослушала. "Что, - думаю, - с ней?"
Вышла следом - на дворе нет, заглянула в хлев - сидит она там в углу и
плачет. Испугалась я, расспрашиваю, а она слезы-то удержать не может,
заикается: "Неправильные песни, не хочу их!"
Василиса Прокофьевна повесила полотенце на спинку стула.
Зимин сидел, облокотившись на стол и подперев ладонями подбородок. В
тишине скрипуче тикали ходики.
- Говорю, глупенькая была. Да тебе, поди, неинтересно это?
- Продолжайте, продолжайте.
- Да чего же продолжать? С той поры словно хворь у нее какая внутри