"Рождение Зимы" - читать интересную книгу автора (Ракли Брайан)

VI

Через площадь Андурана несколько мулов тащили огромную катапульту. Машина походила на угловатое создание из другого мира, вторгшееся в упорядоченный город.

— Они передвигают вторую машину, — сообщил Кейнин. Вейн из-за его плеча выглянула в окно. Они стояли у высокого окна присвоенного ими дома.

— Будем надеяться, эта сделана лучше, чем первая, — сказала она. У первой машины треснула и сломалась метательная стрела, когда ее нагрузили. Со спины человека, еще в лесу просмотревшего трещину, за такую оплошность наполовину спустили шкуру.

— Скоро будут готовы остальные? — спросил Кейнин.

— Сегодня утром нам надо сделать три или четыре.

Он хорошо ее знал и сразу услышал некоторую отчужденность.

— Думаешь, не хватит? — все-таки спроси он.

— Кто знает? С победой у Грайва мы получили какое-то время. Но его все равно немного. Кто-то может проголодаться, кто-то заболеть, кто-то уже болен. Наши шансы были бы выше в разгар лета.

— Может быть, — согласился Кейнин. Теперь, когда восторг победы немного отступил, он, как и Вейн, знал, что их положение довольно ненадежно и как всегда опасно. В ближайшее же время в долине может появиться армия крупнее. Они послали вести тем, кто командовал осадой Тенври с юга. Возможно это или нет, но гарнизон Ланнисов устроил бы вылазку при малейшем признаке слабости. Другие сообщения были посланы еще дальше, в Кан Дредар. Они умоляли Регнора ок Гира бросить в бой свою могучую армию, теперь, когда смелости Горин-Гиров доступен был бы такой богатый урожай. Но Кейнин понятия не имел, откликнется или нет Верховный Тан.

Какой-то шум снаружи опять привлек его к окну. Внизу кучка тарбенов тащила вола. Вол упирался, натягивал поводья и ревел. Возбужденные соплеменники тыкали в него копьями и кричали друг на друга. Весь круп животного был усеян кровавыми точками.

— Это еще откуда? — вскричал Кейнин. — Игрис!

Щитник появился сразу и тоже подошел к окну.

— Выясни, откуда они взяли это животное, — приказал Наследник Крови. — Если не дальше часа ходьбы от города, высеки их; им следует знать, что все товары должны быть переписаны и зарегистрированы, не так ли?

— Должны, но ведь тарбены, что дети. В их головах ни одной мысли не держится.

— Меня это не интересует! — рявкнул Кейнин. — Не нужно мне рассказывать, какие они дети. Мне нужно, чтобы исполнялись мои приказы.

От начальственного гнева у Игриса резко выпрямилась спина, а на лице появилось выражение неукоснительного повиновения. Кейнин собрался уж было несколько смягчить грубость, но передумал. Не стоит, пожалуй.

Игрис вышел. Кейнин слышал, как он спускался по лестнице. Такова уж природа гнева, он не только передается, но и нарастает, и сейчас он обрушится на соплеменников на площади.

— Тарбены скоро совсем станут неуправляемыми, — посетовала Вейн. — Сколько их уже разбрелось по всей долине. Почти все дикари ушли. И даже некоторые из Спасенных.

— Пусть уходят. Мы знали, что так и будет. Тем более что они доставят еще немного неприятностей Ланнисам и Килкри. Однако город и его окрестности должны кормить армию. Если Гир даст нам столько клинков, сколько мы просим, нам не нужно будет полагаться на этих варваров.

Внизу появился Игрис с парочкой человек и зашагал по направлению к тарбенам. Он начал громко поносить их, и они закричали в ответ, размахивая копьями. Вол, освободившись от грубого внимания своих захватчиков, стоял вполне спокойно, только помахивал головой, словно искал траву среди неприветливого булыжника мостовой.

— Я собираюсь к замку, — сообщила Вейн.

Кейнин кивнул. Но не повернулся, когда она выходила, а продолжал наблюдать, как Игрис хитрым ударом сбил одного тарбена с ног. Скандал разрастался. Вол побрел прочь.

На зубчатой стене Замка Андуран шевелились фигуры. Вейн из удобного укрытия в одном из домов, стоявших против замка, видела это, но освещение было уже очень слабым для того, чтоб разглядеть их как следует. А те, другие, разместились удачнее: несколько арбалетных стрел впились в открытое пространство под стеной, среди земляных работ и плетеных щитов. Фигуры на стене исчезли. Она была уверена, что они ни в кого не попали. Вейн простояла еще с час в ожидании осадной машины.

Сестра Наследника тихонько выругалась. Шагая обратно к центру города, она пронеслась мимо группы усталых, взлохмаченных воинов и тут же забыла о них. Осада шла плохо, и это ее раздражало. Она знала, что должна принимать все, что посылает судьба (чему бывать, того не миновать); но вера допускала — и даже защищала — надежду. Судьба редко принимает во внимание то, что казалось возможным смертному, но иногда можно было добиться самой неожиданной победы. Не что иное, как появление Эглисса со своими Белыми Совами, доказывает это. Хотя все равно никакие победы, кроме тех, о которых говорится в повествованиях Последнего Бога, не имеют значения.

Ее размышления прервал чей-то судорожный кашель. Признаки болезни стали проявляться во всех рядах армии Горин-Гира. Раны гноились от сырости и грязи. Кого-то обкидала простуда, у кого-то был даже сильный жар. Самые слабые погибли, даже не добравшись до города: не один десяток их умерло еще в лесах Анлейна! Теперь вот надвигается новый отсев.

Настроение осаждающих не поднимало и присутствие огромного стада кирининских воинов, расположившихся за пределами почти реликтовых стен города. Несмотря на их участие в сражении, никто не доверял лесным тварям и не понимал, что на самом деле привело их из леса в таком количестве. К своему раздражению, она поймала себя на том, что опять думает об Эглиссе. Брат отказался встретиться с на'киримом и настоял, чтобы Белые Совы расположились не ближе полета стрелы от города.

Она разделяла его презрение ко всем на'киримам. Само их существование являлось знаком преднамеренного презрения к всемирному и естественному порядку в природе, и потому Боги не могли не отчаяться. Однако она не могла отделаться от впечатления, что в Эглиссе что-то есть. Он уже не однажды доказал свою полезность. Кейнин может отказываться видеть его, но судьба велит использовать даже такие необычные инструменты.

Она нашла катапульту, покоившуюся на улице за тюрьмой и напоминавшую беспомощного морского монстра, которого вытащили на твердый берег. Сломалась одна из осей. Рабочие пытались ее починить, а при приближении Вейн, чуть не отталкивая друг друга, старались превзойти один другого в демонстрации прилагаемых усилий. Вожак группы бросал на нее взгляды, ожидая, что она вот-вот пустит в ход язык. Но нет, она действительно больше не считала, что именно осадные машины — ключик к замку Андуран. Поэтому она оставила их трудиться, а сама пошла дальше.

Она направлялась к городской стене. Взобравшись на ветхую, осыпавшуюся до щебня стену, Вейн стала осматривать доходившее до самого города поле. Кругом палатки и костры кирининов, и, как всегда, тишина. Она еще некоторое время понаблюдала, понятия не имея, что высматривает. Ничего такого, чего бы она уже не видела.

Вейн посмотрела под ноги. Там были огромные каменные блоки одинакового вида и размера. Эта тонкая защитная броня города теперь была прорублена, расколота, свалена в кучу и уже начала многовековое превращение в прах. Время и судьба не считались с намерениями простых смертных.

— Вейн.

Она так испугалась тихого голоса у себя за плечом, что покачнулась и чуть не упала. Его рука тут же поддержала ее. Крепко. Она отдернула руку.

— Не касайся меня, полукровка — прошипела она.

— Как хочешь, — беззаботно ответил Эглисс. Он поглядел на стоянку Белых Сов. — Смотришь на лагерь? И что увидела?

— Дикарей, — от его близости у нее чесалась кожа.

— Они могли бы то же самое сказать о вас. Извечная ошибка, видеть то, что хочется видеть.

Вейн очень хотелось отвернуться от него, от серых глаз и мертвенно-бледной кожи, но голос держал ее.

— Почему ты и твой брат гоните меня? — Он опять положил ладонь на ее руку, на это раз она ее не отдернула. — Я только хотел помочь вам добиться того, о чем вы так мечтали.

— Откуда ты знаешь, о чем я мечтаю? — приглушенно спросила она.

— О том же самом, что и твой отец, и твой брат: месть за последние поражения, торжество Темного Пути, честь вашей Крови. Конец мира. Кайл. Но в тебе это горит сильнее, чем в них, Вейн. Я чувствую это в тебе, как будто ты в груди носишь солнце.

Она высвободила руку и осторожно отступила от него. Она никого и никогда в жизни не боялась, но на'кирим познакомил ее с этим ощущением. Она могла бы свернуть ему шею или в момент вывернуть запястье, но в глубине души знала, что слабее его. И его настойчивый взгляд, спокойный, чарующий голос говорили ей, что он действительно способен дать ей то, о чем она мечтает. Он больше, чем показывает, напомнила она себе. Он может своим голосом поколебать мысли, накрыть пеленой рассудок.

— Ты отодвинулась от меня. Боишься?

— Не тебя. Я не доверяю твоему голосу. Чего ты хочешь?

— Поговорить с Кейнином. Убедить его смотреть на меня благосклоннее. Уговорить его позволить мне помочь вам всем, чем могу.

Она колебалась, хотя до сих пор в ее натуре сомнений было не больше, чем страха. А Эглисс шептал:

— Я сделал то, что обещал. Я подчинил Белых Сов твоей воле. Твой отец доверил мне помогать вам. Учись у него доверию, Вейн. И научи брата.

Ужасное напряжение росло в ней, оно стучало пульсом у нее в голове, от него застывали мышцы, поджимался живот, сковывало плечи. Она этого не выдержит.

— Хорошо, — сказала она, не понимая, что сказала. — Я поговорю с братом. Приходи к нам завтра утром. Мы будем держать совет в зале на площади, — и она начала осторожно спускаться со стены.

— Постой, — сказал он, и она поймала себя на том, что сразу обернулась. — За что ты презираешь меня?

Опять у него был другой голос. Ей показалось, что она слышит в его голосе какую-то потребность. Вот еще, глупости. Показалось.

Она попробовала объяснить:

— Ты — это ты, а я — это я. Я не презираю тебя, но ты не на Пути. И ты не моего рода.

— Но мой отец был твоего рода. В нем текла та же кровь, что и в тебе. Это должно что-нибудь да значить. Но этого мало, да? Для тебя. Я не понимаю, чем я заслужил твое — и твоего брата — презрение. Я делал только то, что ты хотела. Я лишь искал благосклонности в твоих глазах и служил.

— Дураки ищут причины, — мягко ответила она. — Что было, что будет — все едино. Они — это Путь, а происходит всегда только то, что должно произойти.

— Ты будешь смотреть на меня иначе, если я дам тебе то, что ты хочешь? — Он улыбнулся, и эта улыбка потрясла ее. — Я действительно так ужасен в твоих глазах? А ты мне кажешься такой красавицей. Ты не похожа на других. Я хочу только, чтобы ты мне доверяла. Чтобы позволила мне во всем этом участвовать вместе с вами.

У нее дыхание трепетало в горле. Он потянулся к ней. Ей показалось, что она стоит над пропастью и мир уходит у нее из-под ног. Но тут она увидела его ногти. Дымчатые. Она сразу вспомнила, кто он такой. Тогда она повернулась и, перескакивая с камня на камень, спустилась вниз.

— Пожалуйста…

Наверное, ей это послышалось.

Торопясь в город, она все же старалась не бежать, хотя чувствовала, что его глаза, как два тлеющих уголька, прожигают ее спину.

На этот раз Иньюрен даже не услышал, как к нему кто-то вошел. Он просто почувствовал чье-то присутствие, и этого было достаточно, чтобы он очнулся. Как будто кто-то дохнул ему в затылок; как будто в Долю бросили камень. Иньюрен повернулся. Эглисс сидел, прислонившись к стене, подтянув к груди колени и обхватив их руками. Лицо у него было в тени. Стояла тишина, какая бывает только глубокой ночью, когда спит весь мир и его обитатели. Иньюрен ничего не говорил, он только смотрел на посетителя и ждал.

Эглисс заговорил:

— Я никогда не знал имени своего отца. Его убили до моего рождения, как только поняли, что в чреве моей матери уже живу я. Она никогда не рассказывала, что с ним сделали, но они, Белые Совы, очень жестоки. Для хуанина, да еще пленного, который осмелился посягнуть на одну из них… ладно. Они могли бы просто тоже отнять у нее жизнь. И у меня заодно, еще до первого вздоха. Иньюрен не смел пошевелиться. Он почти видел, как внутри этого существа свиваются и развиваются эмоции, словно змеи над огнем. — Когда мне было… шесть? Нет, восемь. Кто-то из других детей… девочка… Как же ее звали? Не могу вспомнить. Она преследовала меня и мучила. Киринины, как и хуанины, тоже не слишком ласковы с такими, как я и ты. В тот день мучений было слишком много. Я сказал ей, чтобы она достала из-за пояса нож, которым снимают шкуры. Я сказал ей, чтобы… чтобы она проткнула им себе руку. Именно тогда я впервые кое-что понял о Доле, понял, почему они боятся меня. Они изолировали меня: наверное, хотели потом убить, я полагаю, но пришла моя мать. Она проделала дыру в стенке хижины и увела меня. Мы ушли в лес, она и я. Ты представляешь себе, что это такое, уйти из во'ана одному в лес зимой?

Он неожиданно хрипло рассмеялся, голова у него дернулась, и он ударился затылком о стену.

— Конечно, представляешь. Ты точно знаешь, о чем я говорю, не так ли? Одним словом, это была плохая зима, когда лучше не оставаться в Дебрях Анлейна одному. Хотя я почему-то остался жив. Она была сильной женщиной. И прекрасной. Да, самой прекрасной из всех кирининок. Я помню, как мы пробирались по сугробам, очень высоким, мне по пояс, а иногда они были такими высоким, что ей приходилось целыми днями нести меня на спине. Мы ушли из земель Белых Сов, пересекли Снейк и уходили все дальше и дальше. И все время прятались. Можешь себе это представить? Я до сих пор иногда ощущаю тот холод и не могу согреться, даже если горит огонь. Это долго продолжалось. Только движение и все время голод. И одиночество.

Руки у него нервно двигались. Иньюрен видел, как они дрожали.

— А потом началась буря, страшнее, чем когда-либо, — продолжал Эглисс. — Однажды утром она так и не проснулась. Как я ее ни тряс. Тогда я лег рядом с ней и обнял себя ее руками. Я знал… я чувствовал, что если найду способ использовать это, то Доля сохранит ей жизнь. Это было похоже на свет, до которого нужно только дотянуться. Иногда мне казалось, что я дотянулся, но стоило мне приблизиться, как все опять исчезало. Я сказал бы, что тепло есть в Доле, но я понятия не имею, как его оттуда извлечь. И никто не научил меня. Итак, она умерла, и я тоже стал ждать конца.

А вместо этого пришли они. Видишь ли, она ушла уже далеко. Она довольно долго держалась. Они нашли меня около нее и взяли с собой…

Эглисс вдруг опять замолчал и в первый раз за это время взглянул на Иньюрена. Лунный свет был довольно скуден, и Иньюрен не мог разглядеть выражения его лица. Однако мертвенно-бледное лицо и затравленный взгляд человека сразу охладили Иньюрена.

— Ты уже знаешь, сначала я услышал твое имя, — опять заговорил Эглисс. — Эти дураки сидели по своим палаткам и хижинам; они болтали, что ты знаешь о Доле больше всех остальных. Я тогда ничего еще не думал, да и потом, долго еще, не думал, но несколько лет спустя оказался в Хаккане, слышал много разговоров о Колгласе и все время вспоминал о тебе. Ха! Почти достаточно, чтобы обратить тебя в веру Темного Пути, как полагаешь?

И вот мы здесь, ты и я, знание и сила. Две половинки, из которых можно создать нечто совершенно новое. Именно так это должно быть. Ты должен стать моим проводником в глубинах Доли. Во мне есть это… грандиозность, безмерность, но я не знаю, как ее изучать, как использовать. Понимаешь?

Иньюрен чувствовал жажду этого человека, его страсть. Что-то в Эглиссе надломилось. Или давно уже сломалось.

Он ответил:

— Я не могу помочь. Я уже говорил тебе.

— Не можешь? — вскочив, закричал Эглисс и разразился бранью. Иньюрену показалось, что тысячи невидимых насекомых впились в его кожу, что он сейчас умрет. Сейчас, здесь, в этой темнице, где никто его не видит, он, Иньюрен, очень легко может умереть.

Эглисс прислонился к стене, одна рука висела вдоль бока, другой он оперся на стену. Перекосившаяся фигура напоминала своим видом огромного, неподвижного паука.

Потом он заговорил, вполне ровным голосом:

— Ты умеешь видеть, что у человека внутри.

— Могу, иногда… понимаю несказанное, — осторожно ответил Иньюрен.

— Что ты видишь во мне? — спросил Эглисс.

Иньюрен на мгновение прикрыл глаза. Он довольно легко проник за напряженный взгляд Эглисса, но ощутил боком холод каменного пола темницы и сосредоточился на этом, не впуская тьму, старавшуюся проникнуть в его рассудок.

Эглисс горько рассмеялся:

— Ты боишься. Все меня боятся. И всегда боялись. Белые Совы хотели меня убить; Диркирнон выбросил меня вон. Даже этот Темный Путь норовит обвести меня вокруг пальца, хотя именно я привел их почти к величию. Что бы я для них ни сделал, они не позволят мне стать одним из них. Я это знаю.

Иньюрен машинально отметил про себя, что знание — это еще не уверенность в глубине души. Что бы Эглисс ни говорил, но надежда — и потребность — в признании и одобрении так сильна в нем, что это всегда выплывает и придает лживость любым его словам. Сейчас он страстно добивается признания со стороны правителей Горин-Гир. Его мечта принадлежать к какой-нибудь — любой — группе была до боли очевидна Иньюрену.

— Они очень боятся, — продолжал Эглисс. — Все боятся, хотя даже сейчас не понимают чего. Я больше не буду изгоем. Не буду! Вы все больше не отвернетесь от меня. — Он дрожал, и дрожали сложенные на груди руки. Его даже качало. — Кто был самым великим из нашего вида? Дортин, который прогнал с юга врейнинов? Минон-Мучитель? Орлан Покоритель Короля?

— В те дни все они были сильны, каждый по-своему, — пробормотал Иньюрен. — Их сила мало радости добавила миру, но в любом случае ты слишком преувеличиваешь, когда сравниваешь собственную силу с их возможностями.

— Ты можешь научить меня их методам, — сказал Эглисс. Он помолчал, а потом, не обращаясь уже к Иньюрену, проговорил:

— Переплести… Связать… Покорить Короля… — Он встряхнулся. — Я думаю… Я думаю, что не смогу больше так продолжать. Мне кажется, я лишусь рассудка. Или умру, может быть. Ты мне поможешь, Иньюрен?

Когда Иньюрен не ответил, Эглисс повернулся, вроде бы собираясь уходить.

Иньюрен приподнялся на руках:

— Я помог бы тебе, Эглисс, если бы мог.

Эглисс остановился и остался стоять, склонив голову и стиснув пальцы.

— Не ради тебя, а ради того, что ты мог бы сделать, — продолжал Иньюрен. — Но… слишком поздно. Твое сердце, твои намерения, твои цели… они слишком… вредны. Я в жизни мало знал любви, Эглисс. Весь наш род давно уже выучил, каково это, быть гонимым отовсюду, быть тем, кого боятся. Я сочувствую тому, что ты перенес, но, где бы ты ни оказался, не надо нести туда боль. Она не должна руководить тобой. Ты не должен сам становиться источником боли.

— Тогда помоги мне. Не отказывайся от меня. Ты — единственный, кто меня понимает. Я сделаю все, что ты пожелаешь.

— Это действительно и все, чего ты видишь в Доле? Власть? Способ подчинять себе других?

— Ты говоришь о власти, как будто это какое-то зло, а я вижу силу, которая дана мне, а не другим. Только дурак отказывается от такого преимущества. Что еще ты хотел во мне увидеть?

— Это все, что я хотел. Если ты используешь Долю, чтобы вредить другим, ты вредишь себе.

— Все. Все! Нет, не все. А ненависть, а страх, а боль? Если другие только и смотрят, как навредить мне — а они всегда этого хотят и всегда вредят, — то не хочешь ли ты, чтобы я лежал тихо и покорно сносил их удары?

— Тогда прости меня. Я не смогу научить тебя видеть то, что вижу сам. Я не смогу исцелить твои раны. Ты не к добру будешь использовать то, чему я тебя научил бы.

Иньюрен вытянулся на полу и закрыл глаза. Он чувствовал, что Эглисс еще стоит там, где стоял, чувствовал тяжесть его присутствия.

— Я подожду, пока ты изменишь свое мнение, Иньюрен. Но недолго. Недолго, — еле слышно произнес Эглисс.

И ушел.

Иньюрен долго не спал. Он лежал без сна и разглядывал стены узилища. По какой-то причине, кроме всего, что он наговорил, Эглисс назвал имена Дортина, Минона и Орлана, самых страшных из всех них. Самых сильных из всех, что были в то время. Тех, которые лепили характер тогдашнего мира.

Нынешние на'киримы были всего лишь бледной копией тех, что жили тогда, когда мир был совсем юным. И Иньюрену всегда казалось, что это и к лучшему. Могущество великих на'киримов плодило страх, одинаковую ненависть и отвращение и в хуанинах, и в кирининах. И те, и другие никогда не могли понять на'киримов. Хуже всего было то, что это вызвало растление и среди самих на'киримов, они пьянели от собственного могущества. У некоторых глаза налились кровью от всяческих бурь и штормов. Такова была компания, к которой вроде бы хотел примкнуть Эглисс; Иньюрен был почти уверен, что так оно и есть. Этот испорченный на'кирим, кипевший гневом и болью, отбросил бы длинную тень, если бы когда-нибудь получил ту власть, какой жаждал. Иньюрен чувствовал ужас перед историей, которой стало тесно в прежних рамках, и она требовала, чтобы ее опять спустили на мир.

Он знал, что этого должны остерегаться все, нельзя допустить этого в обоих мирах, от которых он произошел. Все люди мира были своего рода изгоями — отсюда стремление заменить те достоверные факты, что исчезли вместе с Богами, на другие, — но ни один из них не был таким изгоем, как на'кирим; без роду, без племени, без места — «ничейное дитя». И все же в Кеннете нан Ланнис-Хейг он нашел человека, который мог смотреть в серые глаза и видеть равного себе. Он нашел целую семью, которую мог любить, и место, которого у него никогда не было. Кеннет и Лэрис, чья преданность друг другу согревала холодные залы Колгласа. Фариля, удивительного Фариля, который подносил свои подарки с изяществом, поразительным для его юности. Эньяру, которая не могла скрыть от внутреннего взора Иньюрена все, что так успешно скрывала от других. И Оризиана. Мальчика, выросшего в тени своего брата. Мальчика, у которого разбилось сердце, когда Фариля не стало, и вдруг оказавшегося выставленным на резкий, жестокий свет. Он любил их всех, но Оризиана особенно.

И вот всех потерял. Лэрис и Фариля увезли на Могилу, Кеннет, сам слишком стремившийся к смерти, убит. Может, Оризиан еще жив — он, на'кирим, наверняка знал бы, если бы мальчик умер, — но даже если выжил, то остался без той помощи, которую он, Иньюрен, мог бы ему оказать. Оставалась только Эньяра. Так или иначе, он должен найти способ защитить ее, если позволит жизнь.

За окном темницы послышалось хлопанье крыльев. Он поднялся и посмотрел. Он не смог дотянуться до окна и увидел только ночное небо. Оттуда доносился тихий, настойчивый вороний призыв. Иньюрен печально улыбнулся и лег обратно.

Сон у него был прерывистый. Плиты, на которых он лежал, были слишком твердыми, а тонкое одеяло не спасало от холода. Поэтому он в конце концов поднялся, как будто его позвал чей-то далекий голос. Он протер глаза: первый, еще слабый, утренний свет проник в камеру сквозь высоко поднятое узкое окно. Все было тихо, только скреблись крысы да еле слышно стучал по крыше дождь. Он повернулся на бок, потом сел. Оглядываясь еще не отошедшими от сна глазами, он сначала ничего не заметил. Потом его внимание привлекло неясное судорожное движение воздуха у противоположной стены.

Он вгляделся в появляющееся из пустоты нечто. Это нечто было слишком неясно, неотчетливо, призрачно, а в темнице стоял полумрак, и разглядеть что-либо было почти невозможно, но он сказал бы, что сейчас перед ним плавала и колыхалась женская фигура. Дождь за окном усиливался и все громче стучал по крыше.

— Я думал, что ты, может быть, умерла, — сказал Иньюрен.

— Сомневаюсь, что ты вообще обо мне думал, — донесся почти совсем неслышный, как будто из стены, ответ. Иньюрен хмыкнул и потер подбородок.

— Я тоже не утруждала себя мыслями о тебе, пока вот не наткнулась, — продолжал женский голос.

— Ну что ж, я не жалею, что вижу тебя.

В ответ на это появилась тончайшая струйка смеха и ту же исчезла.

— Это даже ласковее, чем можно было бы ожидать.

Иньюрен раздраженно отмахнулся, хотя знал, что гостья видеть его не может. По крайней мере, как это принято, глазами.

— Сейчас не время возвращаться к прежним недоразумениям, — сказал он. — Ты решила поискать здесь, потому что почувствовала что-то в Доле?

— Я знаю, что ты не звал, если, конечно, не очень изменился с тех пор, как я тебя видела в последний раз, — это был больше чем намек на противостояние.

— Ивен, Ивен, пожалуйста. Я не собираюсь с тобой спорить.

На некоторое время повисла тишина, потом донеслось безжизненное:

— Очень хорошо.

— Здесь другое. Наверное, именно его ты почувствовала. Его зовут Эглисс. Он молод, совершенно невоспитан, очень раздражен, но Доля быстро прибывает в нем. Возможно, мощнее, чем в ком-либо за долгие годы.

— Вот как! — Ее голос сочился недоверчивой насмешкой.

— Да, — настаивал Иньюрен. — Мы спорили. Его гнев тревожит Долю. Он исполнен обиды и ненависти. Они всегда и везде с ним. Тебе знаком мой дар, ты знаешь, на что я способен. Так вот, я говорю правду.

— Что он делает в Колгласе?

— Я не в Колгласе, — устало сказал Иньюрен. — Я в Андуране. Темный Путь захватил меня.

— Темный Путь? Разве Андуран захвачен?

— Почти.

— Хм. Это никогда не кончится, а? Любезные твоему сердцу хуанины только и ищут случая, чтобы наброситься на другую кровь. Как ты-то в эту гущу влип? И что с тем жалким старым вожачком, что держал тебя под своей крышей?

— Ах, Ивен, пожалуйста, — вздохнул Иньюрен.

Он опустил голову, словно лишившись последних сил. Призрачная гостья чуть шевельнулась, словно задетая легким ветерком, хотя воздух был недвижим.

— Значит, ты узник?

— Да. Ивен, если я не выйду отсюда живым, Хайфест должен узнать об Эглиссе. Возможно, и Диркирнон: я думаю, он мог там жить некоторое время. Он говорил, что они выгнали его. Если он продолжит катиться по той же дорожке, что сейчас, то может понадобиться, чтобы Хайфест или Диркирнон обуздали его.

Некоторое время никакого ответа не было, а затем:

— Они помешались на этих кровопусканиях. Гир, Хейг, Ланнис. Все они с колыбели мечтают о мести за преступления или какие-то еще грехи, совершенные в далеком прошлом. Отец убивает отца, ребенок ребенка. Этому нет конца. Оставь их с их жестокими играми. Никто не скажет спасибо на'кириму, который вмешивается не в свое дело.

— Эглисс уже вмешивается, — глядя в пол, сказал Иньюрен. — Крови Гир могут считать его своей марионеткой, но сомневаюсь, что они понимают, с чем имеют дело.

Когда Ивен опять не ответила, он решил, что она исчезла, но она еще оставалась с ним. Контур ее формы все еще висел здесь. Туманный клубок слабо светился внутри.

— Мне… Мне было бы жаль, если бы ты умер, — спокойно призналась она.

— Мне тоже.

— Я должна убедиться лично, — заявила она. Бледная фигура начала расплываться и таять.

— Нет, — свистящим шепотом прокричал Иньюрен и протянул руки. — Ты только встревожишь его. Он опасен. Ивен!

Но она уже исчезла. Иньюрен опять остался один.

Он долго сидел неподвижно. Потом развязал шнурок на одном из башмаков и вытащил его. Закрыв глаза, он начал завязывать на шнурке узлы. Один тугой узелок за другим, проверяя на ощупь надежность узелков и расстояние между ними. За окном светало.

Кровь Горин-Гир держала военный совет в том зале для торжеств, который Кросан выстроил для празднования Рождения Зимы. Под высоким потолком палаты царил полный беспорядок. Столы и стулья перевернуты, а все украшения сброшены на пол. Только в центре стоял огромный стол. Около него собралось чуть больше десятка людей.

Кейнин нан Горин-Гир сидел в большом резном кресле, которое когда-то принадлежало Кросану. Перед ним на столе лежал меч. Вейн сидела слева от него, его щитник Игрис справа. Шрева тоже была тут же, одетая в кирасу из толстой черной кожи, похожую на щиток воинственного жука. Присутствовали и все капитаны армии Горин-Гир. Единственный вождь тарбенов, старый и измученный, в подобии куртки, вырезанной из побитой молью медвежьей шкуры. Чуть поодаль от остальных, на отодвинутом от стола стуле, сидел на'кирим Эглисс: он оказался здесь только по ходатайству Вейн, но Кейнин не разрешил ему сесть за стол.

— Мы должны попытаться, — говорила Вейн с жесткой решимостью и уверенностью в глазах. — У нас не так много времени, чтобы сидеть здесь и ждать, пока нам отдадут замок. Мы должны взять его.

Кажется, никто не собирался с ней спорить, хотя Кейнин знал, что никто с ней не согласен. А у него были собственные сомнения.

— Есть какие-нибудь свежие известия от разведчиков? — спросил он.

Один из воинов качнул головой:

— Вокруг Грайва и Дайка бродят только банды фермеров да селян, но пока нет никаких признаков армии. Они еще долго будут зализывать раны, которые получили от нас на Грайве.

— Только пока не поднялось еще несколько тысяч всадников Килкри, — проворчала Вейн. — А тогда что? Мы не можем воевать с ними, имея только тарбенов и лесных тварей.

Она бросила сердитый взгляд на предводителя тарбенов. Тот ухмыльнулся в ответ, но ничего не сказал. У него не хватало многих зубов.

— Мы еще не знаем, как скоро получим помощь с севеpa, — сказал Кейнин. — Тенври пока не пал и еще несколько дней, а может быть, и недель, не падет. Штурмом его не взять, если только Регнор ок Гир не изменит своего мнения на этот счет и не пошлет в дело всю свою армию. Осада может сэкономить нам несколько сотен копий, но только и всего. По крайней мере сейчас.

Он чуть повернулся к сидевшему рядом со Шревой маленькому, стройному человеку.

— Кенек, что тебе известно о силах андуранского замка?

Человечек поднял глаза. Он носил неопределенную одежду из мягкой кожи, лицо у него было невыразительное, без каких-либо характерных черт. Кто-нибудь, пройдя мимо него на улице, даже не обратит на него внимания, но на каждом предплечье у него были закреплены ножны с длинными ножами. Он был предводителем дюжины воинов Инкалла Охоты. Для поиска информации Охота пользовалась собственными методами, и, хотя Кейнин не желал знать, как они это делают, он с удовольствием извлекал из этого пользу для себя.

— Что ж, конечно, мы не можем быть уверены, — с чуть заметной обезоруживающей улыбкой ответил Кенек. — Мы опросили очень много жителей, но они мало знают такого, с чем можно было бы поработать. Простой народ, сами знаете, редко обращает внимание на что-нибудь действительно серьезное, как, например, продовольственные запасы или силы гарнизона.

Кейнин кивнул со всем терпением, на какое оказался способен. Охота была последней из трех Инкаллов, которые вместе составляли Детей Сотни. Мудрый и Боевой Инкаллы — оба, и по численности, и по старшинству, созданные первыми — собирали вокруг себя самые темные слухи и самые мрачные рассказы. Что бы ни имел в виду Кенек, Кейнин не может полагаться только на сведения, полученные от пленных. Охота располагала множеством оплачиваемых простых людей во всех Кровях по всему Темному Пути, и, если можно верить слухам, даже среди так называемых Истинных Кровей. Если кто-то из присутствующих здесь и знал, что творится за неподдающимися стенами Замка Андуран, так это был Кенек.

Инкаллим провел рукой по волосам и добавил:

— Хотя они уже нуждаются в продовольствии. В этом мы можем быть абсолютно уверены. Что же касается его количества, то здесь мы в основном можем только гадать. Сколько человек прошло за ворота, прежде чем они закрылись? Не могу сказать.

Кейнин нахмурился, но тут же спохватился, и лицо его разгладилось. Не слишком мудро показывать свое неудовольствие. Ссора с Охотой ничего, кроме неприятностей, принести не могла. Однако он подозревал, что Кенек, если бы захотел, мог бы быть более откровенным.

— Если у тебя угрожающее положение, то ты, наверное, мог бы казнить эту девчонку Ланнисов под стенами замка, — предложил Кенек.

Кейнин возразил:

— Это ничего не даст. Она полезнее живой. Пока. Пока в Колгласе еще не схвачен ее брат. — Он кинул взгляд на Шреву, но та сделала вид, что ничего не заметила. — Возможно, в ближайшее же время нам все-таки придется иметь дело с ее братом, и тогда она может пригодиться для заключительной части сделки.

Легкий скрип кресла сзади привлек его внимание. Эглисс напряженно наклонился вперед, словно пытаясь сократить расстояние между собой и столом. Кейнин и отказал бы Вейн, которая предложила, чтобы присутствовал метис, но она была так спокойна и убедительна, что он сдался. Она упорствовала, уверенная, что полукровка мог бы в дальнейшем оказаться полезным, а у Кейнина не нашлось иных доводов, кроме неприязни к человеку противной веры.

— Для защиты стен замка мало имеет значения пятьдесят или пятьсот мечей, — сказала Вейн. — Мы все равно в руках судьбы с того момента, как вышли из Хаккана. Зачем теперь сворачивать в сторону? Преуспеем или погибнем, мы должны смело и охотно прожить все, предсказанное в книге Скрытого Бога.

Кейнин подумал, что она всегда очень уверена и всегда первая готова испытать судьбу. Если бы все мы были бы так тверды в вере в Темный Путь, то наши армии неотвратимым потоком смыли бы и Килкри, и Хейгов, и даже Королевства на юге. Если бы все мы были бы так же непоколебимы, как Вейн, то Кайл, возможно, давно уже вернулся бы.

— Там кто-то есть.

Слова прозвучали так неожиданно и неуместно, что сначала никто не понял, было ли это сказано. На'кирим выпрямился на стуле, задумчиво прищурив глаза. Он склонил голову набок, словно хотел уловить еле слышный шепот. При этом он смотрел вверх, на потолочные балки в самых дальних углах зала.

— Незваный гость, — пробормотал он.

— О чем ты говоришь? — строго спросил Кейнин.

— Тише, — отозвался Эглисс.

У Наследника Крови округлились глаза, он медленно и грозно поднялся.

— Не предполагал, что… — начал он, но сразу замолк, когда увидел, как на'кирим, морщась и гримасничая, пытается встать. Беспокойная рябь пробежала по залу. Эглисс сделал несколько неуверенных шагов к дверям, прижимая к виску пальцы правой руки.

— Ищет меня… — сказал он, будто сам себе. Ясно было, что полукровка вряд ли сознает присутствие Кейнина и других. Вдруг Эглисс остановился, взглянул на помост в конце зала и засмеялся, хотя смех был как бы вынужденным. — Ишь, умный какой. Кто б ты ни был. Как дым… женщина, если я правильно разглядел.

Кейнин, проследив взгляд на'кирима, ничего не увидел. Помост пуст; кроме пыли и разбросанных украшений к Рождению Зимы, там ничего не было. Игрис поднялся, сделал шаг вперед и вопросительно взглянул на Наследника.

— Замечательное мастерство, — сказал Эглисс и сделал шаг к помосту. — Я бы все отдал, чтобы научиться таким трюкам, моя госпожа, если мы еще встретимся. Но, думаю, не сейчас. Нет, кто бы вы ни были, я не хочу, чтоб вы стояли у меня за спиной и заглядывали через плечо.

Его рука резко дернулась, словно хотела схватить то, что он как будто видел на помосте. От усилия у него напряглись плечи и затвердели скулы.

— Прочь. Прочь, — шипел он сквозь стиснутые зубы.

— Он сошел с ума, — прошептал на ухо Кейнину Игрис. — Давайте я его убью.

Кейнин колебался, он в общем-то готов был позволить Игрису решить этот вопрос, но его сдерживали какое-то странные, болезненные и отвратительные чары. Но не успел он что-нибудь сказать, как Эглисс вдруг вскрикнул и грохнулся. Он лежал неподвижно, с окровавленным лицом, потому что прокусил нижнюю губу.

Далеко-далеко, за много миль отсюда, среди древних и гибельных заснеженных пиков Кар Крайгара разнесся болезненный женский вскрик. Он длился всего одну-две секунды и пропал среди заметаемых ветром гор.

В холле Андурана Кейнин изумленно смотрел на существо, без сознания валяющееся на полу.

— Сверхъестественно, — пробормотал Кенек. Кейнин моргнул.

— Убери это, — приказал он ближайшему из капитанов. — Верни его дружкам, лесным тварям, или оставь в какой-нибудь лачуге. Мне все равно.

Когда Эглисса выволокли, он вернулся на свое место.

— Как говорит моя сестра… — начал он.

— Замок можно взять, — спокойно сказала Шрева.

Кейнин с удивлением взглянул на нее. С самого появления здесь она еще не проронила ни слова. Он и не думал, что ее хоть в какой-то мере интересует то, о чем здесь говорилось.

— Это может потребовать большей части сил, которые у вас в резерве, но если вы проиграете, то никакие силы вам просто не понадобятся, а если преуспеете… то, кто знает, что будет дальше?

— У нас единое мнение, — вмешалась Вейн. Кейнин посмотрел на нее и увидел, каким холодным взглядом она смотрит на Шреву. Кейнин знал, что женщины не любят друг друга. Вероятно, они слишком похожи, чтобы легко себя чувствовать в общей компании, тем более что характеры у обеих решительные и непримиримые. И если эти двое собираются с ним спорить, то он уже знает, чем окончится сегодняшний совет.