"Андрей Битов. Вид неба Трои " - читать интересную книгу автора

великой аккуратностью, не оставшись никому должен, он направляется на некий
грандиозный международный прием в качестве полноправного гостя с двумя
гранатами, подвешенными на специальных ремешках (деталь, заимствованная у
Достоевского) под причинным местом. И здесь я запинался в дальнейшем ходе
сюжета, сама развязка была мне неясна, я знал, что он не побоится
осуществить задуманное, знал, что план его не сорвется по какой-либо внешней
причине, что его никто не поймает, не разоблачит, не обезоружит, что никаких
препятствий не будет осуществить задуманное, но он этого, по каким-то
причинам, не совершит. А вот по каким? Я упирался в это продолжение, как в
непреодолимую преграду. Она была словно черное зеркало, возвращавшее мне мои
творческие потуги, как мое собственное темное отражение. И вот, когда я уже
не надеялся, а так же безнадежно и машинально клал перед собой чистый лист
бумаги, как и спрашивал почту на poste-restante, я получаю из Парижа
телеграмму от Елены, назначающую свидание на той же почте такого-то во
столько-то. Я, конечно, как вы понимаете, уже за час стою там с
символической желтой розой в руках, точно такой же, как была мне ею когда-то
подарена. Как ни странно, но Елена не появляется. Я справляюсь в справочном
о прибытии поезда - все давно уже прибыло, никакой отменной телеграммы тоже
нет. Поздно вечером я возвращаюсь домой в полном отчаянии и только нос к
носу с Дикой понимаю, что в руках у меня... эта дурацкая роза. Меня охватило
бешенство, еще бы секунда и я... "Она приехала?" - спокойно, без тени
сомнения спросила Дика. "Нет,- вдруг так же спокойно отвечаю я.- Это тебе".
Вручаю розу, целую ее, обнимаю, ликую. "Нашел! Наконец нашел, как это все
кончится!" - бросаюсь к столу и строчу до рассвета и весь следующий день.
Мой герой не взорвался не почему-либо, а - потому что. Потому что всякая
цель достигается для продолжения, а у него продолжения не было. Все у него
сошлось в расчетах - и это оказалось все. Дальше - ничего. Не потому что
испугался, не потому что помешали, а потому что незачем уже, он и не
взрыва-ется, а покидает тихонько банкет и бредет в ночи, окончательно по ту
сторону жизни. Эта финальная сцена мне особенно удалась: как он выходит на
берег моря, ночь беззвездна и безлунна, полная тьма, и, стоя перед этой
чернотой, как перед бездной, он расстегивает ширинку, достает оттуда по
одной свои гранаты и швыряет в море, и они лопаются там во тьме, как
перегоревшие лампочки. Этот символ мне страшно нравился - что он на самом
деле выбросил...
Я свалился одетый на кровать и проспал шестнадцать часов подряд. Мне
приснился красивый и странный сон, будто я с туристской группой в Японии.
Что замечательно в снах - это необсуждаемость. Перед нами была бухта,
которую я видел в Греции, но это была тем не менее Япония. Бухта была
окружена дивными скалами, и мы, гуськом, спускались с них к морю. Тропинка
наша была весьма прихотлива, что, по-видимому, и подтверждало, что я именно
в Японии, хотя, может быть, Япония была потому, что мой прадедушка был на
японке женат... Тропинка наша развивалась таким образом, что постепенно мы
стали прыгать с камешка на камешек. Стало ясно, что мы находимся в некоей
особой разновидности знаменитых японских садов, что эти камешки
искусственного происхождения: алогично по-японски расположенные плиты,
какими мостят пешеходную тропу. Прыгая с плиты на плиту, то влево, то
вправо, то даже назад, надо было быть особенно точным, чтобы не оступиться
потому что между плитами были не просто кустики или трава, а такие крошечные
японские садики, живые икебаны, которые грех было бы как-то порушить.