"Андрей Битов. Вид неба Трои " - читать интересную книгу автора

Ведь вот же в чем был дьявольский умысел! Ввергнуть меня в ожидание,
лишить меня настоящего времени... н а-стоящего - то есть счастья. А
настоящее, то, что мне досталось от Бога, само, мое,- это была Дика. Как она
была счастлива моему возвращению! как я был весел... И здесь, под ударами
сыпавшейся на нас науки, под крики Жако: "Кофе уйдет! Кофе уйдет!" - под
неистовство наших поцелуев все и произошло. Дика вдруг помрачнела, вырвалась
из моих объятий, вышла в свою крошечную ванну-кухню-прихожую-туалет, долго и
остервенело чистила зубы, вошла, топая, как солдат, отодвинула меня в угол
за штору, накрыла клетку Жако юбкой, восстановила книги, раздвинула диван,
как-то тщательно-сердито, незнакомыми мне движениями, умело и некрасиво, как
пожилая горничная, постелила постель, потушила свет и стала свирепо
раздеваться. Снимала она все с себя решительно, а складывала на стул -
робко, будто ненавидела на себе одежду, а потом жалела ее. Сложив все на
стуле аккуратнейше, как школьник в немецком букваре, как солдат в казарме,
она легла. Я все стоял там, куда меня задвинули, слившись со шторой,
растворившись в темноте, забыв себя. Странное чувство - меня здесь не было.
Здесь лежала Дика, неподвижно, под белеющей простыней; рядом, стопкой, ее
одежда, как уже не ее, как одежда мертвой, которую возвращают родственникам,
и свет уличного фонаря пробивался сквозь щель в шторах, как лунный, падая на
все это. И такая стала тишина, и неподвижность, и отсутствие, и бесчувствие,
что не знаю, сколько могло пройти минут, веков, секунд, прежде чем я услышал
оттуда, из белого пятна, чужой, неживой голос: "Где ты?"
Утром мы выпили кофе и заторопились в университет так, будто делали это
каждое утро уже много лет. И никогда мы больше так не целовались, как
когда-то.
Как же я ее мучил! Это был как бы мой творческий поиск, некий
супердомысел, захвативший меня. Это он меня мучил, а не я ее... Я ей все
рассказал, но не как правду, а как идею романа, родившуюся еще тогда, когда
я случайно наткнулся на эту дурацкую фотографию облаков (она висела теперь
над нашей кроватью). Я ей рассказывал про поиски моего героя, про
переживания его, все, как есть, кроме одного: никакой Дики у моего героя не
было. Он был один, наедине со своим образом - никакой измены. Это будет,
говорил я Дике, новый рыцарский роман, эдакий рыцарь печального образа,
победивший своей верностью и любовью дьявола, внушившего ему этот образ,
преодолевший искушение тем, что поверил в него, как в истину, и не усомнился
в нем. Дика сокрушалась каждый раз, когда я обогащал сюжет какой-нибудь
свежей деталью или неожиданным, но убедительным сюжетным поворотом. Она
выдавала тут же свою ревность за восхищение полетом моей творческой фантазии
и отыскивала мне в своей филологической эрудиции аналоги в мировой культуре,
утончая и уточняя мою мифологию.
А я - искал. То ли очередное сходство, то ли очередной поворот романа.
Не знаю, что было впереди чего. То ли замысел моделировал события, то ли
события гнали замысел. Стоило мне что-нибудь выдумать, как оно сбывалось,
отменив все мое предвосхищение. Стоило чему-нибудь произойти, как оно
уничтожалось в памяти, фантастически перекроенное в сюжет. И всегда - в
последний момент. В день отъезда. Я много путешествовал. Не так много, как
часто. Побег и возвращение... это был мой наркотик. Я воровал и
коллекционировал дни прибытий: в эти дни я бывал счастлив, ибо ни для кого
не существовал. О, этот последний день - первый день, когда ты свободен! В
Грецию мы направились вместе с Дикой. На этот раз впервые на своей прародине