"Джайлс Блант. Пучина боли ("Джон Кардинал" #4)" - читать интересную книгу автора

фотографию, - ему это казалось чем-то недостойным, мучительно не
соответствующим моменту, не говоря уж о том, что вид лица Кэтрин разрывал
ему сердце.
Но Кэтрин мыслила фотографиями. Стоило зайти в комнату, где она
работала, - и не успевали вы рта раскрыть, как оказывалось, что она вас уже
сняла. Фотоаппарат словно стал своего рода защитным механизмом, который
много лет эволюционировал с единственной целью - обеспечить прикрытие
застенчивым, ранимым людям вроде нее. Но она не была и фотографическим
снобом. Она могла прийти в восторг и от удачного моментального снимка
уличной сценки, и от серии изображений, над которыми билась несколько
месяцев.
Келли убрала завернутую фотографию к себе в сумку.
- Пойди переобуйся, - посоветовала она. - Ты же не собираешься там
выстаивать в ботинках, которые тебе не подходят.
- Они подходят, - заявил Кардинал. - Они просто еще неразношенные.
- Ну ладно тебе, пап.
Кардинал отправился в спальню и открыл платяной шкаф. Он старался не
глядеть в ту его половину, где хранилась одежда Кэтрин, но не мог
удержаться. Обычно она носила джинсы с футболками или свитерами. Она была из
тех женщин, кто даже на пороге пятидесятилетия хорошо выглядит в джинсах и
футболке. Но были там и маленькие черные платья, и шелковые блузки, и
один-два топика, в основном серые и черные, она предпочитала эту гамму. "Мои
основные цвета", - называла она их.
Кардинал вытащил черные ботинки, которые носил каждый день, и стал их
чистить. Прозвенел дверной звонок, и он услышал, как Келли благодарит
кого-то из соседей, явившихся с едой и соболезнованиями.
Когда она вошла в спальню, Кардинал не в состоянии был осознать, что
стоит на коленях перед распахнутым шкафом, держа в руке обувную щетку,
застыв, точно жертва помпейского извержения.
- Нам уже скоро выходить, - напомнила Келли. - Мы еще час можем побыть
там одни, а потом начнут приходить люди.
- Угу.
- Ботинки, пап. Ботинки.
- Точно.
Келли села на край кровати позади него, и Кардинал начал начищать
обувь. Ему видно было ее отражение в зеркале, вделанном в дверцу шкафа. У
нее его глаза, ему всегда об этом говорили. Но рот ей достался от Кэтрин, с
этими скобочками в уголках, которые вырастали, когда она улыбалась. И у нее
были бы волосы как у Кэтрин, если бы она их отпускала: сейчас у нее была
довольно строгая короткая стрижка, с одинокой сине-лиловой прядью. Она была
более нетерпелива, чем мать: казалось, она всегда ждет от людей большего, и
они вечно ее разочаровывали; но может быть, это было просто одно из
проявлений молодости. Она могла быть и очень строгим судьей для себя самой,
иногда доводя себя до слез, а не так давно она стала строгим судьей для
собственного отца. Но она смягчилась за время последнего пребывания Кэтрин в
больнице, и с тех пор они неплохо ладили.
- Плохо так говорить, - произнесла Келли, - но я правда не понимаю, как
мама могла так с тобой поступить. Все эти годы ты от нее не отходил, все это
время, когда она была такая сдвинутая.
- Она была далеко не только этим, Келли.