"Николай Блохин. Спецпродотряд имени товарища Диоклитиана" - читать интересную книгу автора

сердцем замахивался? Замахивался. То бишь, Бога Самого судил, обсуждал своим
тилигентским умишком, не тот де, Помазанник, я да лучше знаю, какого нужно.
А? Небось ведь и так думал, что я де сам на его царском месте не хуже буду.
А? Во-от... Ну и нате вам таперя товарища Диоклитиана, заместо
Помазанника-то.
- Не зубоскаль, батюшка, и так тошно.
- Да уж какое там зубоскальство, много на моем горбу грехов, а вот
энтого за собой не наблюдал. А что тошно, эт-то очень даже понятно, еще б
вам не тошно, всем вам умникам умничавшим тошно, сами хотели все
решить-разрешить, ну вот и разрешили. И всегдашняя ваша отговорка тута:
мы-та-де как лучше хотели, да вот мешали все, да вот ежели бы, да кабы, да
вот тот вот не тот, и энтот не таков, и царь не гож, и министр не хорош, и
поп не рьян, и народ пьян, да воли б нам, то бишь вам, во-от, а получилось -
... Вот оно и выходит тута - вы с одной стороны с горлопанством своим, а с
другой - товарищи Диоклитианы, с хваткой ихней, не чета вашей и нашей... вот
и сидим тута,.. эх, и знаешь, самое-то нам тута и место!..
- Нет! - почти что взревел доктор Большиков и вскочил на ноги. Батюшка
даже перекрестился в испуге, - Нет! - забушевал доктор Большиков, - да! да!
да! Подтверждаю! Ненавижу! Ненавижу последнего царя, ненавижу!.. Царство ему
небесное. Он виноват, он, он! а не я! И народ этот наш... ваш! гнусен, подл,
бездарен, вор, пьян и лентяй... Ты тут плел с амвона: вот бы нам бы сюда
Матушку Иверскую, Она бы вывезла... Да была у вас и Иверская и Казанская и
еще штук сто! И что?! Вывезли?! Монастырей штук тыща, церквей штук тыщ сто,
мощей в каждом уезде - и что?! Не Иверская, а немец бы мог вывезти, немец!
Да и тот, гад, разбит... А лучше б завоевал! А Государь ваш - размазня...
ух!.. Да я ж его еще ребенком помню, на "Державе" помню, это яхта
императорская... Уже тогда в нем захудалость какая-то чувствовалась, личико
вялое, желтое. Он с отцом своим, тогда еще наследником, буйно-помешанным
Александром третьим, в какую-то игру играли беготливую, какие-то подушечки
кидали на палубе. Так папаша аж подпрыгивал при каждом удачном кидании, и
орал и хохотал на все море, как ребенок, а ребенок хоть бы улыбнулся раз,
хоть бы что шевельнулось в его глазах. Они уже тогда застывшие были.
Батюшка давно уже привстал и таращился на Большикова изумленными
глазами, пытаясь что-то вставить в страстный его монолог и, наконец,
вставил:
- Во, прорвало! Не, ты погодь-ка про глаза, это для дураков глаза те
застылые... Не, ты кого буйно-помешанным назвал?!
- Да его, его! - опять взвился доктор Большиков, - Его величество
Александра Третьего Александровича, кого ж еще! До сих пор
резолюцию-рецензию его о моих статьях храню. Первая рецензия такая,
дословно: "Статейка как лесенка: первая перекладинка - мысль любопытная,
следующая - чуть неправославная, а все перекладинки гнилые. По такой
лестнице лезть - в тартарары залезть". Вторая рецензия короче: "Мысль остря,
в говне застря".
Еще и рифмач... Ре-цен-зент! А небось, Гегеля от Гоголя не отличал.
Когда нос державный на говно заряжен, поневоле все завоняет. В Юрьеве, он
тогда еще Дерптом был, вваливается к нам в гимназию, я тогда преподавал там,
нежданно-негаданно, всегда так любил! прямо с охоты, как есть в мужицком
зипуне, в сапожищах грязных, глазищи таращит, от взгляда стены гнутся, и
ревет, что твой медведь раненый: "На территории России в гимназиях и судах