"Николай Блохин. Спецпродотряд имени товарища Диоклитиана" - читать интересную книгу автора

будто думать стал о чем-то, будто искать в себе чего-то. И увидел товарищ
Беленький, что поп действительно, вот сейчас, отстранится вообще от всего
внешнего, от Беленького, от судьбы своей расстрельной, от рядом
распростертого тела черносотенца Большикова; не видит он сейчас ни сарая, ни
Беленького, ни вообще ничего, весь он в себе, шарит он по своим душевным
задворкам, ищет искренно то, что хочет найти в нем товарищ Беленький, и от
морды его ненавистной бородатой и сосредоточенной ну так и несет, - а может,
и действительно есть, ну-ка поищу...
И совсем почернел товарищ Беленький. Да нет же (ох уж эта литература!),
и не может никакое лицо человеческое хошь от чего почернеть, - оно всегда
розовенькое, плюс-минус некоторое разноцветье сходное. Так что? - внутренне
почернел? Да кто ж это внутреннее видеть может? Однако, хошь ты что -
почернел товарищ Беленький. Все ухмылистое спокойствие (ноги прямым углом,
руки назад), только что переполнявшее его, окончательно сгинуло. Не кита
теперь видел перед собой товарищ Беленький, а гораздо более страшное и
худшее, чем он думал. Еще когда изучал он с отвращением историю этого
поганого народа на предмет выяснения, за какие струнки побыстрее его
ухватить и побыстрее вырезать, поражался с сарказмом - как можно историю на
мифах-выдумках строить, через все ихнее тысячелетнее время проходят эти
никогда не существовавшие, очищенные от всяких земных пут эти "святые", -
слово это так и не смогло ни разу провернутся на языке Беленького, как
только подкатывало оно, сглатывал слюну товарищ Беленький, заталкивал туда
(а куда?), и в ярость его кидало, что вообще оно возникло в его чистом
революционном нутре. И вот невозможная теория, миф-выдумок овеществленно
предстоял перед ним...
- Нету у меня к тебе ненависти, комиссар.
- Зато у меня к тебе есть, иерей.
Видел перед собой Беленький оживленную проповедь ту проклятую, которую
никак он преодолеть не мог своими расстрелами и реквизициями. Мертвые морды
белых партизан (не перекрестились, и Имя не сползло!..) - и то невыносимы
были, все на мысль о проповеди сталкивали, а тут... стоит елейная образина,
сучок полуграмотный итькающий, и будто не кости и мясо под рясой, а будто
слова те невыносимые заместо скелета и тела, а смысл их, что сидит в них,
вокруг него точно облако клубится, и каждая капелька облака иголкой в сердце
впивается. Да что может быть тайного и осмысленного - "не судите, да не
судимы будете" - чушь слюнтяйская, бред! а вот колет и радости революционной
жить не дает...
Через двадцать лет, когда оборвется вдруг магистральная линия жизни
товарища Беленького, когда вдруг рухнет все, и из могучего магистральщика
направителя и расстреливателя он враз обернется врагом трудящихся масс,
агентом пятнадцати разведок и, главное (аж в обморок упал на беспыточном
допросе) - проводником великодержавного русского шовинизма, когда будут
тащить его под белые рученьки (а рученьки назад и мордой к полу!) родные
соратники-чекисты, а он в бешеном отчаянии будет пытаться за сапог их
укусить, а волокущие его будут рявкать: "Щас не кусать, щас целовать будешь
падла!", когда последним гаснущим клеткам сотрясенного на допросах мозга
ясно будет, что все кончилось, ничто не вспомнится ему из своей жизни. Но
встанет вдруг перед глазами вот это, вот сейчасная картина, когда пнул он
о.Ермолаича сапогом в зад, чего-то проорав, как встал тот из грязи, кряхтя и
ворча чего-то и руки друг о друга отирая, и вдруг вскинул их, грязные (с них