"Николай Блохин. Спецпродотряд имени товарища Диоклитиана" - читать интересную книгу автора

бородой. Да, страшно было товарищу Беленькому. Нет, не то немного слово, не
страшно. Бесстрашный же был человек товарищ Беленький. Один, помнится,
безоружный, целый полк беснующейся пьяной солдатни переагитировал. Уломал и
мытьем, и катаньем, и угрозами, и посулами не по домам с фронта катить, а
батальон добровольцев смять. И в бою не прятался товарищ Беленький, и в
быстропеременчивых ситуациях не терялся, и в решениях принятых был
беспощадно тверд. И заложников, ораву целую, не расстреливать, а
демонстративно вешать - не боялся; многие тогда трусили - да растерзают же,
товарищ Беленький, нас-то в десять раз меньше этих, у кого заложников взяли,
и всего-то три винтовки и патронов хрен да ни хрена - а чуял (а чутье какое
у товарища Беленького!), что - проскочит, не растерзают, все теперь
проскочит, все они проглотят, сами веревки принесут! Своих трусов-паникеров
спокойно и с улыбкой расстреливал прямо в строю, даже без пяти шагов вперед,
как римляне. И вообще во времени этом (это гои назвали его безумным
временем, а в нем ведь, времени сем, ума-то целая палата), так вот, во
времени этом был, как рыба в воде, если бы не острейшее ощущение присутствия
тени, ну или чего-то там! - этого Самозванца Распятого, точнее даже легенды
о Нем (до чего ж этот подлый разгильдяй-народ легенды-сказочки любит!).
Причем, казалось, что эта тень (ну или чего-то там), будто некие зернышки,
на ощупь неощутимые, в каждом из этих уродов разбросалась. Причем - во всех!
От последних подонков, проституток и воров-подзаборников до самых высших. И
даже в этом кабане Семене Будекине, уже столько храмов разорившем, чуял он
зернышко. Было оно у него, было. Нет больше, потому что нет больше Семена
Будекина. Нагруженный восхитительным самогоном, поднялся с трудом Семен
Будекин, оттолкнулся от алтаря, стряхнул с матерком чего-то еще там и
сказал, что пойдет на пару часов оклематься, и грозно предостерег, чтоб без
него попа не расстреливали, его поп. Беленький сосредоточенно кивнул (ох и
зараза ж эта гойская самогонка!), а как ушел Семен, немедленно велел своим
четырем ближайшим сподвижникам-подручным выкинуть местночтимого старика из
раки, а в раку хламья набить. Подручные споро, скоро и с радостью исполнили.
А упавшему на топчан Семену вдруг въехал в голову сон. Не знал ничего про
этот сон товарищ Беленький, однако такая вдруг тоскливая непоседливость
разлилась по всему телу, от ногтей до ногтей товарища Беленького, что хоть
всех вокруг себя стреляй, хоть самому стреляться! Сядет - не сидится,
ляжет - не лежится, ходить туда-сюда невозможно, ни думать, ни пить, ни рот
открывать, и даже стрелять тошно, хотя расстрелять кого-нибудь очень
хочется.
А сон Будекина был прост. Семен видел всего лишь местночтимого старика
бородатого. Одно лицо и бороду. И вот поднялись веки старика, открылись его
глаза. И захотелось вдруг Семену бежать прочь от этих глаз, ну хоть
проснуться. Его сознание революционное, ясно понимавшее, что бежать нельзя,
а можно только проснуться, делало страшные усилия разбудить Семена, но
усилия чьи-то против Семиного сознания были явно сильнее. Так и стояло перед
ним лицо старика, так и смотрел он на Семена, а Семен на него. И больше
ничего. Не было во взгляде старика ничего сильного, пронзающего, за душу
берущего, - видно, при жизни своей простецкий был старик, взглядом, не то,
что товарищ Беленький, - но... он просто был ЖИВОЙ. Сейчас живой. И не
двести лет назад, когда его похоронили, а вот сейчас, на пьяного Сему
смотрит - живой. И ничего во взгляде ни укоряющего, ни жалостливого, просто
живой взгляд живого человека, умершего 200 лет назад.