"Лоуренс Блок. Взломщик, который изучал Спинозу ("Берни Роденбарр" #4)" - читать интересную книгу автора

Абель задержался в передней, чтобы запереть дверь. Замок у него был
фоксовский, проще говоря - большая задвижка. У меня у самого дома фоксовский
замок, только более усовершенствованный: полутораметровая стальная
перекладина, скользящая под углом сорок пять градусов между пазом в
металлической пластине, вделанной в пол, и особым захватом на двери. У Абеля
устройство попроще: тяжелый полуметровый болт на двери, задвигающийся в
скобу на косяке, но и оно прекрасно предохраняет дверь от взлома, если,
конечно, не таранить ее бревном, как это делали варвары. В одно из прежних
посещений я заметил, что таким же манером запирается и другая дверь в
квартире, ведущая на запасную лестницу и к грузовому лифту. Не думаю, чтобы
многие жильцы прибегали к таким приспособлениям: обслуга в доме не
дремала, - но у Абеля были на то свои причины.
Главная среди них - его занятие: скупка краденого. Да, да, он был
барыгой, и, по всей вероятности, лучшим барыгой в Большом Нью-Йорке, если
речь шла о перепродаже коллекций редких марок и монет. Он брал и хорошие
ювелирные изделия, и произведения искусства, но особое удовольствие получал,
приобретая марки и монеты.
Скупщик краденого - лакомый кусочек для вора. Казалось бы, должно быть
наоборот: зачем уголовнику кусать руку, которая его кормит? Но наоборот не
получается. У скупщика всегда есть что украсть - либо только что
приобретенную ценную вещь, либо крупные суммы наличными, которые он держит
при себе для проведения операций. Еще существеннее, что скупщик краденого не
может заявить в полицию. Потому те из них, кого я знаю, живут, как правило,
уединенно, в хорошо охраняемых домах, запираются на все запоры и на крайний
случай имеют пару пистолетов.
У Абеля Крау была и другая, не зависимая от рода занятий причина
заботиться о личной безопасности. Всю вторую мировую войну он провел в
Дахау, причем не в качестве надзирателя. Лагерный опыт, как я понимаю,
навсегда вселяет в человека дозу здорового душевного расстройства.

* * *

Из окна гостиной Абеля, обшитой дорогим темным деревом и заставленной
книжными полками, открывается прекрасный вид на Риверсайдский парк, на
Гудзон и на Нью-Джерси. Почти год назад, Четвертого июля, мы любовались
отсюда праздничным фейерверком. Из приемника лилась классическая музыка,
своеобразное звуковое сопровождение световым эффектам, устроенным компанией
"Мейси". Мы смотрели, слушали и поглощали пирожные.
Примерно так же мы сидели сейчас. Мы с Каролин пили виски, а Абель -
кофе со взбитыми сливками. По музыкальному каналу передавали струнный
квартет Гайдна. Правда, на улице любоваться было нечем - разве что вереницей
авто на авеню Западной стороны да бегунами, кружащими по парку. Не
сомневаюсь, что некоторые были, как и я, в "пумах".
Когда Гайдна сменил Вивальди, Абель отставил пустую кружку и откинулся
на спинку кресла, сложив на животе небольшие руки. У него только туловище
посередине заплыло жирком, руки же были худые, и на лице не замечалось
лишних складок. Толстый, как у Санта-Клауса, живот, выпиравший из синих
габардиновых брюк, был следствием безграничного пристрастия Абеля к
сладкому. Сам он утверждал, что начал полнеть лишь после войны.
- В лагере я только и думал, как бы поесть мяса и картофеля, -