Генри Лайон Олди НИЧЕЙ ДОМ

Интересно, кто это придумал так неправильно укладывать шпалы: либо слишком близко, либо слишком далеко друг от друга, а то и вообще как попало — короче, идти по ним совершенно невозможно. Или это специально делают, чтоб не ходили? Так ведь все равно ходят.

Песок на насыпи был сырой, слежавшийся, в сто раз удобнее дурацких шпал. Постепенно все последовали моему примеру и двинулись рядом с полотном «железки».

— Ну что, долго еще? — осведомился Олег.

— Долго, — безразлично ответил Андрюша. Он один знал дорогу.

Помолчали. Песок мерно поскрипывал под кроссовками.

— С насыпи не спускайтесь. Там болото.

— Говорил уже.

— Ну и что? Забудете ведь…

Начался мелкий противный дождик. Девочки, как по команде, раскрыли разноцветные зонтики. Доставать свой мне было лень, и я просто надел кепку. Колебавшийся Глеб составил мне компанию, Олег с Андрюшей продолжали идти, не обращая внимания на холодные капли. Местность вокруг была уныло-кочковатая, обросшая отбросами ботаники, в кювете догнивали ржавые вагоны, и мокро блестевшие рельсы скрывались постепенно за неясной пеленой дождя. Сталкеры местного значения… Выбрались, называется, на вылазку. И место, и погода соответствующие.

— Сусанин, — бурчал Олег, перекидывая повыше рюкзак, норовивший сползти на седалище. — Ей-богу, чтоб тебя… Если мы там ничего не найдем — а так оно и будет — ты останешься в этом болоте и будешь петь до конца дней своих: «Я Водяной, я Водяной, никто не водится со мной…»

— Вон спуск с насыпи, — сказал вдруг Андрюша, обрывая наметившийся было поток остроумия. — Там должен быть сломанный шлагбаум и тропинка. Пошли.

Помогая спуститься слабому полу и скользя по размокшей глине, мы еле воздерживались от соответствующих комментариев. Впереди, метрах в тридцати, действительно виднелся сломанный шлагбаум с облупившейся от времени краской.

— Сусанин… — Олег не закончил фразу и двинулся вперед.

Грязная тропинка оказалась на месте. Туман давил на психику, заставляя ежеминутно озираться по сторонам. У меня разыгралось воображение, рука сама нащупала в кармане рюкзака самодельную ракетницу. Оружием ее можно было назвать лишь с большей натяжкой, но, тем не менее, я тут же расправил плечи и пронзил туман орлиным взором. Чушь это все, и ничего больше…

— Чушь это все, — Олег чуть отстал, поравнявшись со мной, — чушь это все, Рыжий! Только ты пушку-то не прячь, не надо, пусть сверху полежит, ладно?..

Туман расступился как-то сразу, и мы увидели дом. Разбитый шифер крыши, осколки стекол в окнах, потеки на штукатурке… Старый заброшенный двухэтажный дом.

— Пришли, — хрипло выдыхает Андрюша. Значит, пришли. Поодаль торчали руины еще каких-то строений, но нам было не до них — нас вел древний инстинкт кладоискателей.

В полутемных сенях царил запах сырости и плесени. Олег толкнул вторую дверь, и мы оказались в комнате. Обломки мебели на полу, битое стекло. Штукатурка осыпалась. Старая печка в углу, и на нее с потолка свисают обрывки проводов. Все.

В следующей комнате пейзаж был тот же, за исключением нескольких продавленных кресел, да стенных допотопных часов, колесики от которых валялись по всему искореженному паркету. Отсюда рассохшаяся лестница вела на второй этаж. Только камикадзе могли рискнуть подняться по ней. Ну, и еще мы.

Здесь, по-видимому, недавно жгли костер — все стены были в почти свежей копоти. На дрова пошли остатки мебели. Уцелел лишь старинный письменный стол на гнутых ножках, из ящиков которого Олег немедленно извлек кучу разнообразного мусора и розовую ученическую тетрадку в косую линейку, производство московской фабрики «Восход», цена две копейки. Золотом.

Тетрадь исписана примерно наполовину, вместо закладки из нее торчит обрывок газеты. Грязный до нечитабельности.

— Привал, — объявляет Олег, засовывая находку в карман. — Спускаемся вниз, разводим огонь в печке и читаем мемуары. Пошли…

Обычный заброшенный дом. Ничего особенного. Вот только почему кругом не валяются пустые бутылки из-под алкогольных напитков? В таких местах подобного добра должно хватать, для усугубления таинственности… Хотя какой дурак попрется выпивать в эту даль, на болото? Я прячу ракетницу и достаю термос с чаем и бутерброды. И если я правильно думаю о содержимом Олегова рюкзака, то уж парочка пустых бутылок точно появится в сих местах, столь отдаленных.

Печка соизволила растопиться с третьей попытки, в руинах постепенно стало теплее и даже уютнее, кресла удалось очистить от сырого налета — и девицы тут же дружно достали сигареты, под неодобрительные возгласы мужчин, предпочитавших бутерброды.

— Ну-с, что мы имеем с гуся? — Олег помахал в воздухе найденной тетрадкой. — С гуся мы имеем шкварки… Интересный эпиграф, дети мои! «Грешник, к тебе обращаюсь я! Беги с места сего, ибо праведник не придет в вертеп зла». Итак, господа, все вы грешники. В общем-то, я подозревал нечто подобное… Так, дальше дневник, с шестнадцатого мая, год… год неразборчив.

«16 мая. Пробовали выйти по тропе. Не можем… Клякса…. припасов дня на три.

17 мая. Прошли ко второму дому. Кругом черви и другая мразь. Пашка лежит с температурой, упал в болото.

18 мая. Пропал Длинный, дописываю за него. Пошел к насыпи и не вернулся. Мне послышался крик, но я не уверен. Серега обнаружил подвал, сдуру сунулся туда — вернулся весь белый, руки трясутся… Толком ничего рассказать не может — плетет какую-то ересь об огоньках и блестящем ящике, из которого кто-то смотрит…

19 мая. Снова ходили к тропе. Напоролись на марионеток, еле ушли. Решили больше туда ни…»

— Ну что, хватит? — Олег снял очки и натянуто усмехнулся. — Клуб фантастов… Давайте сами допишем. Что-нибудь упыристическое…

— Читай дальше, — отозвался Глеб.

— Обойдешься. Жрать давайте.

Намеренно грубоватый тон снял напряжение, все зашевелились, доставая еду и придвигаясь друг к другу.

— Про этот хутор близ Диканьки вообще много рассказывают, — говоря, Олег не забывал жевать близлежащие продукты. — Один мой знакомый после него в кришнаиты подался. А раньше водку пил с ночи до утра и по бабам шлялся. С утра до ночи. Или наоборот. Теперь от женского пола шарахается, вместо пива рисовый отвар сосет и орет в форточку «Харе Кришна!» На восемь кило поправился. От медитаций.

— А Петька-фарцовщик отсюда с японским магнитофоном вернулся, заметил Андрюша. — Если не врет. И ни в какие кришнаиты не пошел.

— Ну почему в кришнаиты? Не обязательно… Меняются здесь люди, вот в чем дело. Только никто не рассказывает, что с ним тут произошло. Не могут. Или не хотят.

— Петька рассказывал, — не сдавался нудный Андрюша. — Ходил он тут, ходил, смотрит — магнитофон лежит. «Панасоник». Он его взял, еще походил, ничего больше не нашел и вернулся.

— А кое-кто вообще не вернулся, — мрачно заметил Глеб. — И следов никаких.

Девочки теснее сбились в кучу.

— Ну что ты ерунду порешь?! — накинулся я на Глеба. — Мало ли что тебе понарассказывали! Вон Андрюхе Петька тоже лапши на уши навешал. Про магнитофон. До земли свисает.

Глеб обиделся и заткнулся.

— Мальчики, я боюсь… — Кристина действительно вся дрожала.

Я привстал, намереваясь погладить ее по плечу и сказать что-нибудь крайне мужественное — и наткнулся на ее взгляд. Такие глаза любят в видухе показывать. Побелев от ужаса, она смотрела сквозь меня — вернее, на то, что находилось у меня за спиной.

Вообще-то на реакцию я не жалуюсь. Резко опрокинувшись назад вместе с креслом, я уже намылился рубануть неведомого врага рукой через плечо, но треснулся затылком сначала о спинку проклятого кресла, потом об пол и мысленно обозвал себя идиотом. Бок у меня оказался измазан чем-то вроде мазута, я встал и увидел, как черная блестящая масса такого же мазута выползает из-под двери и растекается по комнате. Створки двери, кем-то из наших запертые на засов, затрещали, истерично закричала Броня — и я кинулся к рюкзаку. Ракетница оказалась сверху, я прислонился к стене и судорожно задергал спуск.

Серия зеленоватых вспышек возникла на месте двери, противно запахло нашатырем, палец на скобе моей самоделки онемел, — и когда я наконец разжал кулак, выяснилось, что дверь отсутствует напрочь, дверной проем обуглен, а остатки чадящего агрессивного мазута разбросаны по обгорелому паркету. Я убил его! Или я убил это…

— Откуда у тебя пушка? — Олег стоял в углу со стулом в руках. Я посмотрел на ракетницу. Передо мной был удобный гладкий пистолет с длинным стволом и окошечком чуть выше ребристой рукоятки. В окошечке горела цифра 815. С минуту я оторопело взирал на оружие, потом перевел взгляд на ребят…

— Надо пойти глянуть, что снаружи, — заявил Глеб, вылезая из узкого пространства между стеной и бывшей мебелью. — Может, там полно этой гадости…

— Пойдешь со мной? — пистолет-призрак удобно торчал за поясом, не мешая двигаться.

— Честно говоря, страшновато.

— А с оружием?

— У тебя в чувале что, арсенал?

— Нет, но сейчас будет, — кажется, я начал понимать. — Ты, Глебушка, постарайся сосредоточиться, представь себе что-нибудь поужаснее и начни мечтать об оружии. Что оно тебе позарез необходимо. Понял?

— Попробую…

Глеб опустился в кресло, закрыл глаза. Через минуту его правая рука начала подниматься, дернулись пальцы — и я даже не заметил, в какой момент появился большой пистолет с толстым стволом фаллической формы.

За спиной Глеба нервно захихикали, кто-то стал развивать идею сексуальной озабоченности, возник вопрос — чем он у Глеба стреляет?..

Насупленный Глеб, подавившийся при виде своего изобретения, поднял пистолет и пальнул в стену. Надо сказать, успешно. С грохотом полетели кирпичи, а когда осела пыль, стал виден пролом в стене метров двух в диаметре. Больше вопросов не было.

— Ну а теперь — пошли.

Снаружи никого не было. Туман разошелся, и шагах в двухстах были хорошо видны развалины еще одного дома и ржавые металлические конструкции.

— Посмотрим, что там?

— Давай…

— Только, Глебушка, сразу договоримся — я впереди, ты сзади, метрах в десяти. Чуть что — стреляй. Только не в меня. И кричи: «Ложись!»

— Ладно…

Минуты через три мы добежали до металлических конструкций. Это оказались фермы здоровенного моста. Интересная идея. Тут и речки-то нет… Сюр.

— Глеб, ты — направо, я — налево. Встретимся у тех кирпичей.

Осторожно раздвигая высохший бурьян, двигаюсь вперед. Мост как мост, бурьян как бурьян. Развалины как развалины. Ничего особенного.

В отдалении, из-за третьей фермы, возник озирающийся Глеб со своей пушкой. Я привстал на цыпочки и помахал ему. Глеб весьма неловко поднял руку, и бурьян рядом вспыхнул, треща и воняя. Я прыгаю за широкую стальную балку и откатываюсь в сторону. Надо мной вспыхивает огненный шар, по балке ползет расплавленный металл.

— Идиот, прекрати, это же я!..

Горят заросли. Третий залп сносит боковые крепления фермы. Я лежу в луже, вспоминая всех Глебовых родственников до седьмого колена. Отсюда отлично видна его голова и кусок плеча в облезлой куртке. Отлично видна. В прорезь прицела моего пистолета, удобного, с длинным стволом и окошечком над ребристой…

Мордой в лужу. Тупой, жаждущей крови мордой в холодную вонючую лужу, пока один вид спускового крючка не начинает вызывать у меня тошноту. Это же Глеб! Я ж с ним водку пил! Я же…

Ползу в обход. Куртку и брюки после всего придется выбросить, руки обросли липкой грязной коркой, шнурок на левом ботинке норовит развязаться. Неврастеник чертов!

Осторожно высовываюсь из-за очередной балки. Вот он, скотина, стоит в пол-оборота ко мне. Кладу оружие на балку, дабы не войти во искушение, и тихо встаю. Глеб меня не видит, я захожу сзади, один шаг, другой — и тут какая-то железяка радостно звякает у меня под ногами. С перепугу я опережаю обернувшегося Глеба, его секс-бластер летит в бурьян, и мы лихо шлепаемся навзничь. В следующий момент я слышу хриплое шипение, переворачиваюсь на спину и обнаруживаю над нами, метрах этак в пяти, малосимпатичную оскаленную слюнявую пасть с вызывающими уважение зубками.

Вообще-то на реакцию я не… Какая, к черту, реакция, когда все слова, которые я собирался выпалить Глебу, застряли у меня в глотке. Я поперхнулся и закрыл лицо руками. Или просто схватился за голову. Глеб привстал, и из его сжатого маленького кулака ударил тонкий прямой луч. Морда лопнула, заходясь истошным ревом, сверху хлынула густая болотная жижа, и я наконец-то потерял сознание…

— Рыжий, ты в порядке?

— Да-да, — забормотал я, не открывая глаз, — да, сейчас, ты его сжег, Глебушка, сжег, чтоб ты… жил сто лет, сжег все-таки…

— Сжег, сжег, сам дурак. Бери шинель, пошли домой. А где твоя пушка?

— Там, на балке лежит.

— А зачем ты ее там оставил?

— Чтоб тебя ненароком не спалить.

На лице Глеба отразилось такое детское искреннее недоумение и обида, что остальные пункты моей речи испарились сами собой. Я опустил глаза на до сих пор сжатый кулак Глеба, Глеб проследил мой взгляд и медленно разжал пальцы. На ладони лежала старенькая, хорошо мне знакомая газовая зажигалка. Так. Раз в сто лет и зажигалки стреляют. Газовые.

— Знаешь что, пошли-ка к нашим. Может, и дойдем.

Дошли на удивление тихо. Видимо, наш лимит был исчерпан. В окне второго этажа маячил злобный Андрюша со здоровенной автоматической винтовкой на плече. «Вооружились, — подумал я, — решили ребята — пробьемся штыками…»

— Они тут стреляли, — заметил вдруг Глеб, до того подавленно молчавший. — Вон пятно выжженное. И пролом новый в стене. Даже два.

Андрей в окне лихо клацнул затвором.

— Стой, кто идет?

— Очки поправь. Мы с Глебом.

— Стойте, где стоите.

— Ты что, сдурел?! Может, ты еще и стрелять будешь?!

— Сунетесь — буду. Обязательно.

— !..

— А какого черта вы сами в нас палить начали?!

— Мы? Когда?..

— Да минут десять назад.

Мы тупо уставились на имевшие место в фасаде дома рваные дыры с загнутыми обгорелыми краями.

— Двойники, — тихо сказал Глеб. — Марионетки.

Из одной дыры высунулся всклокоченный Олег.

— Пусть идут, — сказал он Андрею и снова исчез.

Андрей поднял свое орудие и направил на нас. Смею заверить, довольно точно. Сунув свое оружие за пояс и подняв, как дураки, руки, мы направились к дому. В дверях нас поджидали девочки.

— Все в порядке, — радостно завизжали они, — это Рыжий с Глебом, тихие, больше не стреляют…

Сверху спустился Олег. Из-за спины у него на метр высовывался длинный самурайский меч в лаковых ножнах с иероглифами. Пусти козла в огород… Он и раньше был помешан на всякой восточной экзотике.

— Ты бы лучше танк сочинил, — проворчал я. — На кой тебе меч?

— На стенку повешу. Когда вернемся, — хладнокровно заявил новоявленный самурай. — Рассказывайте.

Глеб почти ничего не помнил, и говорить пришлось мне. И про пальбу, и про монстра. И про стреляющую зажигалку. К концу моего сбивчивого изложения Олег, до того расхаживавший по комнате и грызший ногти, резко остановился.

— Ша, урки! Есть версия. Как вам нравиться идея теста? Теста на агрессивность. Или что-нибудь в этом роде…

— А попроще нельзя? — взмолилась Кристина.

— Можно и попроще. Понимаете, в нас всех сидит страх. И во всех разный. Я, например, не люблю червяков, а Броня, допустим, червяков обожает, но боится вампиров. («Я не боюсь вампиров!» — запротестовала было Броня, но ей сунули новое яблоко, и протест был аннулирован.) Рыжий от вампиров без ума, сам на упыря смахивает, а драки на улице может испугаться. И со страха полезет воевать. Это все страх личный. А когда мы вместе, то появляется страх коллективный. Этакий синдром толпы. И он многое способен продиктовать…

А теперь смотрите. Толпе подкидывают движущийся отвратительный мазут. Скорее всего, неодушевленный, но кто об этом думал?! Общий страх дает посылку — спастись! — и результат не замедлил сказаться. Рыжий спалил врага подвернувшимся лазером. Страх потребовал оружия, это доминанта любого страха — и оружие появилось.

Но с появлением оружия страх автоматически усиливается, он требует действий — и Глеб, сам не сознавая этого, начинает стрелять по Рыжему. Заметьте, не попадая в него! То есть, наша смерть никому пока не нужна. Рыжий не выстрелил в ответ — и выиграл. Оба остались живы.

Только эхо Глебовых выстрелов аукнулось у нас — их двойники обстреливают дом, и мы отвечаем им тем же. Глеб поднимал пистолет бессознательно, мы же знали, на что идем — и над разведчиками появляется монстр, итог нашей агрессивности, нашего страха, и на этот раз — итог одушевленный, живой, но нечеловечески живой.

Наверное, если бы мы убили двойников, то Горыныч сожрал бы Глеба и Рыжим закусил, но нам хватило ума дать залп поверх голов, что заставило Глебову зажигалку выполнять совсем не свойственные ей функции. Все опять живы, эксперимент продолжается. Только не спрашивайте, кто его ставит. Не знаю… да и знать не очень-то хочу…

А вот третий этап… Страх должен заставить нас стрелять в человека. Это вам не драконы, и тем более не мазут. И уйти мы не сможем — туман не пустит.

— Трудно быть гуманистом с пистолетом в руках, — заметил я. — Очень трудно. И страшно.

— Двойники, — как-то очень серо сказал Андрюша. — Двойники идут. Это мы.

Не сговариваясь, мы все поднялись и тихо вышли из дома.

Их было семеро, как и нас. Нас было семеро, как и их. Олег, Броня, Глеб, маленькая Кристина, молчащая Дина. Вечно насупленный Андрюша. И я. С таким замечательным пистолетом, удобным, длинным, ну просто… Я увидел черную дырку ствола и вцепился в свое оружие обеими руками. Какая тут, к чертовой матери, гуманность! Это самоубийство…

Когда во сне за тобой гонятся, ноги становятся ватными, тело не слушается, и время тянется долго-долго, ты бежишь, бежишь, а конца все нет. Краем глаза я заметил, как палец Андрюши, лежащий на спуске, начал выбирать слабину крючка. Мой бросок тянулся целую вечность, ботинки никак не хотели отрываться от земли, и я понимал, что не успею. Но успел не я.

Покидая лаковые ножны, завизжал меч, отрубленный ствол винтовки шлепнулся в грязь, Андрюша не удержался на ногах… Мы упали вместе.

Лежа на костлявой Андрюшиной спине, я ощутил, что рука моя непривычно пуста. Пистолет. Пистолет исчез.

Интересно, кто это придумал так неправильно укладывать шпалы?.. Я, чертыхаясь, прыгал по ним, в сотый раз выслушивая треп Олега о том, как красиво будет смотреться его распрекрасный меч на его распрекрасном ковре на распрекрасной стене. Меч был единственным предметом, который не исчез вместе с двойниками и туманом. Олег замедлил шаги и подошел ко мне.

— А интересно, за что Петька-фарцовщик свой магнитофон получил? задумчиво протянул он.

— Да откупились они от него. Лишь бы ушел, — буркнул я, вытаскивая ботинок из грязи. Шнурок наконец развязался…

…Сизые клочья тумана смыкались за их спинами, а там, позади, в сером пульсирующем коконе, в его молчащей глубине, ждал Ничей Дом. Он был сыт. Его состояние невидимыми волнами распространялось во все стороны, достигая других Домов, передавая полученную информацию. Нет, не информацию — образы, чувства, ощущения, — но и этого вполне хватало для общения.

В нестабильной ситуации первой потребностью человека является оружие. Редкие исключения только подтверждают правило. Получив смертоносный подарок, человек успокаивается и начинает воспринимать ситуацию, как стабильную. Подарок — это вещь. Оружие — это тоже вещь. Все.

Странная, мертвая жизнь засыпала в ласковых объятиях тумана, погружаясь в ровное ожидание без надежд и разочарований. Он никуда не спешил, этот заброшенный дом, который был Ничей…