"Александр Богданов. Красная звезда ("Красная звезда" #1, сб. "У светлого яра Вселенной")" - читать интересную книгу автора

чем-нибудь еще удивить; дело не в том, чтобы это мне было приятно, а в
том, чтобы овладеть всем, чем надо".
Только одно было непонятно: все труднее становилось сосредоточивать
внимание на одном предмете. Мысли отвлекались то и дело то в одну, то в
другую сторону; яркие воспоминания, часто очень неожиданные и далекие,
всплывали в сознании и заставляли забывать окружающее, отнимая драгоценные
минуты. Я замечал это, спохватывался и с новой энергией принимался за
работу; но проходило короткое время, и снова летучие образы прошлого или
фантазии овладевали моим мозгом, и снова приходилось подавлять их резким
усилием.
Все чаще меня тревожило какое-то странное, беспокойное чувство, точно было
что-то важное и спешное, чего я не исполнил и о чем все забываю и стараюсь
вспомнить. Вслед за этим чувством поднимался целый рой знакомых лиц и
минувших событий и неудержимым потоком уносил меня все дальше назад, через
юность и отрочество к самому раннему детству, теряясь затем в каких-то
смутных и неясных ощущениях. После этого моя рассеянность становилась
особенно сильной и упорной.
Подчиняясь внутреннему сопротивлению, которое не давало мне долго
сосредоточиваться на чем-нибудь одном, я начинал все чаще и быстрее
переходить от предмета к предмету и для этого нарочно собирал в своей
комнате целые груды книг, раскрытых заранее на нужном месте, таблиц, карт,
стенограмм, фонограмм и т.д. Таким путем я надеялся устранить потерю
времени, но рассеянность все незаметнее подкрадывалась ко мне, и я ловил
себя на том, что уже долго смотрю в одну точку, ничего не понимая и ничего
не делая.
Зато когда я ложился в постель и смотрел сквозь стеклянную крышу на темное
небо, тогда мысль начинала самовольно работать с удивительной живостью и
энергией. Целые страницы цифр и формул выступали перед моим внутренним
зрением с такой ясностью, что я мог перечитывать их строчка за строчкой.
Но эти образы скоро уходили, уступая место другим; и тогда мое сознание
превращалось в какую-то панораму удивительно ярких и отчетливых картин, не
имевших уже ничего общего с моими занятиями и заботами: земные ландшафты,
театральные сцены, картины детских сказок спокойно, точно в зеркале,
отражались в моей душе и исчезали и сменялись, не вызывая никакого
волнения, а только легкое чувство интереса или любопытства, не лишенное
очень слабого приятного оттенка. Эти отражения сначала проходили внутри
моего сознания, не смешиваясь с окружающей обстановкой, потом они ее
вытесняли, и я погружался в сон, полный живых и сложных сновидений, очень
легко прерывавшийся и не дававший мне главного, к чему я стремился, -
чувства отдыха.
Шум в ушах уже довольно давно меня беспокоил, а теперь он становился все
постояннее и сильнее, так что иногда мешал мне слушать фонограммы, а по
ночам уносил остатки сна. Время от времени из него выделялись человеческие
голоса, знакомые и незнакомые; часто мне казалось, что меня окликают по
имени, часто казалось, что я слышу разговор, слов которого из-за шума не
могу разобрать. Я стал понимать, что уже не совсем здоров, тем более что
рассеянность окончательно овладела мною и я не мог даже читать больше
нескольких строчек подряд.
"Это, конечно, просто переутомление, - думал я. - Мне надо только больше
отдыхать; я, пожалуй, слишком много работал. Но не надо, чтобы Мэнни