"Александр Богданов. Красная звезда ("Красная звезда" #1, сб. "У светлого яра Вселенной")" - читать интересную книгу автора

набережными и воздушными мостами, - тут были представлены все типические
формы в виде картин, чертежей, моделей и особенно стереограмм в больших
стереоскопах, где все воспроизводилось с полной иллюзией тождества. Особое
место занимала эстетика садов, полей и парков; и как ни была непривычна
для меня природа планеты, но даже мне часто была понятна красота тех
сочетаний цветов и форм, которые создавались из этой природы коллективным
гением племени с большими глазами.
В произведениях прежних эпох очень часто, как и у нас, изящество
достигалось за счет удобства, украшения вредили прочности, искусство
совершало насилие над прямым полезным назначением предметов. Ничего
подобного мой глаз не улавливал в произведениях новейшей эпохи - ни в ее
мебели, ни в ее орудиях, ни в ее сооружениях. Я спросил Энно, допускает ли
их современная архитектура уклонение от практического совершенства
предметов ради их красоты.
- Никогда, - отвечал Энно, - это была бы фальшивая красота,
искусственность, а не искусство.
В досоциалистические времена марсиане ставили памятники своим великим
людям; теперь они ставят памятники только великим событиям; таким, как
первая попытка достигнуть Земли, закончившаяся гибелью исследователей,
таким, как уничтожение смертельной эпидемической болезни, таким, как
открытие разложения и синтеза всех химических элементов. Ряд памятников
был представлен в стереограммах того же отдела, где находились гробницы и
храмы (у марсиан раньше существовали и религии). Одним из последних
памятников великим людям был памятник того инженера, о котором рассказывал
мне Мэнни. Художник сумел ясно представить силу души человека, победоносно
руководившего армией труда в борьбе с природой и гордо отвергнувшего
трусливый суд нравственности над его поступками. Когда я в невольной
задумчивости остановился перед панорамой памятника, Энно тихо произнес
несколько стихов, выражавших сущность душевной трагедии героя.
- Чьи это стихи? - спросил я.
- Мои, - ответил Энно, - я написал их для Мэнни.
Я не мог вполне судить о внутренней красоте стихов на чуждом еще для меня
языке; но несомненно, что их мысль была ясна, ритм очень стройный, рифма
звучная и богатая. Это дало новое направление моим мыслям.
- Значит, у вас, в поэзии еще процветают строгий ритм и рифма?
- Конечно, - с оттенком удивления сказал Энно. - Разве это кажется вам
некрасивым?
- Нет, вовсе не то, - объяснил я, - но у нас распространено мнение, что
эта форма была порождена вкусами господствующих классов нашего общества,
как выражение их похотливости и пристрастия к условностям, сковывающим
свободу художественной речи. Из этого делают вывод, что поэзия будущего,
поэзия эпохи социализма должна отвергнуть и забыть эти стеснительные
законы.
- Это совершенно несправедливо, - горячо возразил Энно. - Правильно
ритмическое кажется нам красивым вовсе не из пристрастия к условному, а
потому, что оно глубоко гармонирует с ритмической правильностью процессов
нашей жизни и сознания. А рифма, завершающая ряд многообразий в одинаковых
конечных аккордах, разве она не находится в таком же глубоком родстве с
той жизненной связью людей, которая их внутреннее многообразие увеличивает
единством наслаждения в искусстве? Без ритма вообще нет художественной