"Владимир Осипович Богомолов. Иван " - читать интересную книгу автора

негромко произнес:
- За то, чтоб ты вернулся и больше не уходил. За твое будущее!
Мы чокнулись и, выпив, принялись закусывать. Несомненно, в эту минуту
мы оба думали о мальчике. Печка, став по бокам и сверху оранжево-красной,
дышала жаром. Мы вернулись и сидим в тепле и в безопасности. А он где-то во
вражеском расположении крадется сквозь снег и мглу бок о бок со смертью...
Я никогда не испытывал особой любви к детям, но этот мальчишка - хотя я
встречался с ним всего лишь два раза - был мне так близок и дорог, что я не
мог без щемящего сердце волнения думать о нем.
Пить я больше не стал. Холин же без всяких тостов молча хватил третью
кружку. Вскоре он опьянел и сидел сумрачный, угрюмо посматривая на меня
покрасневшими, возбужденными глазами.
- Третий год воюешь?.. - спросил он, закуривая. - И я третий... А в
глаза смерти - как Иван! - мы, может, и не заглядывали... За тобой батальон,
полк, целая армия... А он один! - внезапно раздражаясь, выкрикнул Холин. -
Ребенок!.. И ты ему еще ножа вонючего пожалел!
«Пожалел!..» Нет, я не мог, не имел права отдать кому бы то
ни было этот нож, единственную память о погибшем друге, единственно
уцелевшую его личную вещь.
Но слово я сдержал. В дивизионной артмастерской был слесарь-умелец,
пожилой сержант с Урала. Весной он выточил рукоятку Котькиного ножа, теперь
я попросил его изготовить точно такую же и поставить на новенькую десантную
финку, которую я ему передал. Я не только просил, я привез ему ящичек
трофейных слесарных инструментов - тисочки, сверла, зубила, - мне они были
не нужны, он же им обрадовался, как ребенок.
Рукоятку он сделал на совесть - финки можно было различить, пожалуй,
лишь по зазубринкам на Котькиной и выгравированным на шишечке ее рукоятки
инициалам «К.X.». Я уже представлял себе, как обрадуется
мальчишка, заимев настоящий десантный нож с такой красивой рукояткой; я
понимал его: я ведь и сам не так давно был подростком.
Эту новую финку я носил на ремне, рассчитывая при первой же встрече с
Холиным или с подполковником Грязновым передать им: глупо было бы полагать,
что мне самому доведется встретиться с Иваном. Где-то он теперь? - я и
представить себе не мог, не раз вспоминая его.
А дни были горячие: дивизии нашей армии форсировали Днепр и, как
сообщалось в сводках Информбюро, «вели успешные бои по расширению
плацдарма на правом берегу...».
Финкой я почти не пользовался; правда, однажды в Рукопашной схватке я
пустил ее в ход, и, если бы не она, толстый, грузный ефрейтор из Гамбурга,
наверное, рассадил бы мне лопаткой голову.
Немцы сопротивлялись отчаянно. После восьми дней тяжелых наступательных
боев мы получили приказ занять оборону, и тут-то в начале ноября, в ясный
холодный день, перед самым праздником, я встретился с подполковником
Грязновым.
Среднего роста, с крупной, посаженной на плотное туловище головой, в
шинели и в шапке-ушанке, он расхаживал вдоль обочины большака, чуть волоча
правую ногу - она была перебита еще в финскую кампанию. Я узнал его
издалека, сразу как вышел на опушку рощи, где располагались остатки моего
батальона. «Моего» - я мог теперь говорить так со всем основанием:
перед форсированием меня утвердили в должности командира батальона.