"Владимир Богомолов. В кригере " - читать интересную книгу автора

глаза подполковнику и тянулся перед ним на разрыв хребта.
- ГээСКа, - сказал он капитану, тотчас сделавшему какую-то пометку в лежавшем
перед ним большом листе бумаги, и снова с явным дружелюбием посмотрел на меня. -
Желаю дальнейших успехов в службе и личной жизни!.. Явитесь за предписанием
завтра к семнадцати ноль-ноль! Идите!..
Козырнув и ловко "погасив" приветствие - мгновенно кинув правую ладонь по
вертикали пальцами вниз, к ляжке, что выглядело весьма эффектно и считалось в
молодом офицерстве особым шиком, я четко по уставу повернулся и даже умудрился
"дать ножку" - отошел если и не строевым, то полустроевым шагом. От радости во
мне все пело и плясало, я был переполнен теплыми чувствами и прежде всего
безмерной благодарностью к однорукому подполковнику, этому замечательному
боевому офицеру, истинному отцу командиру, понявшему меня и оставившему перед
академией на девять-десять месяцев в Приморье, вблизи Владивостока, города,
сразу ставшего таким желанным. Я уже поравнялся с висевшим влево от прохода на
видном месте под стеклом портретом Верховного Главнокомандующего Генералиссимуса
И. В. Сталина и приближался к двери - позади меня кадровик с искалеченной
челюстью шепелявой скороговоркой зачитывал анкетные данные мордатого капитана с
припудренным фингалом под левым глазом, когда в той половине, за плащ-палатками,
снова послышалось громко и возмущенно:
- Это муде на сковороде!!! Вы кому здесь мозги е..те?!. Вы что -- мымоза?!.
Может, вам со склада бузгальтер выписать, напиз.ник и полпакета ваты?.. Будем
публично мэнструировать или честно выполнять свой долг перед Родиной?!.
Взмокший потом от пережитых волнений, я вывалился из кригера с чувством
величайшего облегчения - словно тяжеленную ношу наконец донес и сбросил, --
слетел из тамбура, как на крыльях... Офицеры, ожидавшие своей очереди внизу у
ступенек, засыпали меня вопросами: "Ну что?", "Как там, старшой?..", "Куда
запсярили?.."; от нетерпения один уже немолодой капитан даже ухватил меня за
рукав. Мне очень хотелось этак небрежно, как бы между прочим, сообщить им всем,
что лично меня не запсярили, а назначили, причем поблизости, в отличное место и
к тому же - в гвардию, но я не стал рассусоливать и, легким движением высвободив
локоть и уходя, сдержанно, с достоинством проговорил:
- Аллес нормалес!
Я ощущал сочувствие и некоторое превосходство. Всем этим людям предстояло
толковище с кадровиками, тягостно-мучительное отстаивание своих интересов,
выслушивание неприятных и оскорбительных слов и выражений, а у меня все было уже
позади. Им светили Сахалин и Камчатка, Курилы и Чукотка, морозы и пурги, белые
медведицы и ездовые собаки, а мне - Приморье неподалеку от Владивостока,
большого культурного города, куда, в какой бы полк гвардейского стрелкового
корпуса меня ни определили, я смогу приезжать по воскресеньям или в свободные
дни - каждую неделю!.. Недаром же подполковник, наверняка со значением, а может,
и с прямым намеком, пожелал мне успехов не только в службе, но и в личной жизни,
что меня особенно впечатлило, как, впрочем, и его слова о моем бесценном боевом
опыте, о перспективности моей биографии и моем "незаурядном воинском
потенциале".
По рассказам Арнаутова я знал, что удачное назначение, так же как награду или
получение очередного воинского звания, необходимо обмыть или, как говорили в
старой русской армии, "забутылить", это было делом чести, и чем щедрее
оказывалось угощение, тем достойнее выглядел офицер.
Чтобы устроить небольшой праздник пребывавшим в хмельной тоске и сильнейшем
душевном раздрызге соседям по палатке, я отправился в центр города и в