"Вадим Бойко. После казни (документальная повесть) " - читать интересную книгу автора

беглецу из фашистской неволи. Я не зря рисковал - ведь дошел же я до
Польши! Еще один побег - и воля. Кто-кто, а поляки не выдадут меня.
Разыщу партизанский отряд и "отблагодарю" фашистов за все свои страдания
и муки. Только бы посчастливилось...
Город выглядел довольно мрачно. Всюду, куда ни кинь взгляд,
терриконы шахт, копры, громоздкие промышленные сооружения из серого и
красного кирпича, аккуратные кагаты антрацита, огромные движущиеся краны,
трубы, эстакады. По рельсам, дымя и сигналя, снуют паровозы, подгоняя
пульманы под шахтные бункеры, из которых вырываются черные потоки угля,
наполняя вагон за вагоном. Все здесь угрюмо и хмуро: дома, покрашенные в
унылые грязно-серые тона, маленькие, стандартно квадратные пруды,
окруженные тяжелыми каменными оградами, памятники немецким полководцам.
Общий вид города производил угнетающее впечатление казармы. Гитлеровцы
превратили Бойтен в военно-промышленный центр, работающий исключительно
на войну.
Несмотря на воскресный день, улицы были пустынны. Лишь изредка
проходили колонны советских, английских и французских военнопленных. Нас
поражала разница в их внешнем облике. Англичане и французы - особенно
офицеры - выглядели отлично: упитанные, бритые, чисто одетые в шерстяную,
тщательно отутюженную форму. Их сопровождали два-три конвоира.
И совершенно иное зрелище представляли колонны советских
военнопленных, окруженные усиленным конвоем. Их вид ужасал даже нас:
крайне истощенные, на лицах кровоподтеки, язвы или кровоточащие раны,
изредка перевязанные грязными тряпками. Одетые в истлевшие
красноармейские галифе и гимнастерки (без единой пуговицы и ремней!), они
были похожи на мертвецов, случайно задержавшихся на этой земле. Шли
понуро, тяжело волоча отекшие от голода, обутые в деревянные колодки
ноги. На спине у каждого, как клеймо страданий, выведено было большими
желтыми буквами SU), что означало "Soviet union". Эти шахтеры Бойтена
только что поднялись из черных каторжных подземелий. Их печальное шествие
наполняло душу болью и тоской.
В зеленом скверике гуляла молодая холеная немка с ребенком лет пяти.
Нарядная девочка, казалось, излучала тихое счастье. На ней была
белоснежная пелеринка, белые гольфы со шнурками и пушистыми шариками,
крохотные туфельки. Волна льняных кудряшек, опадавших на плечи, и большие
голубые банты оттеняли васильковый цвет ее глаз. Она чем-то напоминала
красивую порхающую бабочку. Заключенные зачарованно смотрели на них, и,
наверное, не один с горькой болью вспомнил свою жену, детей...
- Куда они идут? - спросила девочка.
- Это русские бандиты. Их ведут в тюрьму, - ответила женщина.- Там
их посадят за решетку, чтобы они не причиняли людям зла.
Девочка испуганно спряталась за мать. Ее глаза-васильки смотрели уже
настороженно, недоверчиво, омрачилось беленькое личико. Если б она только
знала, как оскорбительно и больно было слушать нам эту мерзкую ложь! Я
впервые пожалел, что понимаю их речь. Почему-то вспомнилась старая немка,
которая часто подходила к ограде детского лагеря во Франкфурте-на-Майне,
показывая сквозь проволоку кусок хлеба. Как только кто-то из ребят
протягивал руку, она старалась ткнуть ему в лицо палкой и при этом
шипела: "Русише швайн". Ее морщинистое лицо искажала гримаса лютой злобы.
Мы прозвали ее змеей.