"Михаил Болотовский. Телеграмма" - читать интересную книгу автора

элемент идиотизма. Коллективное признание в любви... бред какой-то... Все
равно, что заверять интимные письма в правлении Союза.
- Вся наша жизнь - сплошной элемент идиотизма, - утешил меня Гурко.
- Вот дали мне квартиру на Алтуфьевском шоссе. А я просил в пределах
Бульварного кольца. От силы - Садового. И на тебе, Алтуфьевское! Разве не
идиотизм?
- Дали бы нам на Алтуфьевском, - запальчиво заявила моя жена, - я бы
в ножки поклонилась. Я эти бульварные пределы в гробу видела.
- Ты, наверное, не коренная москвичка, - надменно сказал Гурко.
- Коренная, - возразила жена. - Коренней не бывает. Живем, как
свиньи, в коммуналке. В Столешниковом. Семнадцать комнат, одиннадцать семей.
Мы действительно там жили. Та еще была квартирка. На двадцать пять
жильцов - три лесбиянки и ни одного алкоголика. Даже майор милиции,
занимавший с женой и тремя взрослыми дочками (дочки в порядке живой очереди
часами насиловали телефон в попытках построить семейное счастье) две смежные
комнаты - и тот не пил. Я бы на его месте непременно запил. Крепкий был
человек. Каждый вечер он кипятил на газовой плите четыре чайника
одновременно, а потом выливал кипяток за батареи парового отопления. Оттуда
с душераздирающими криками выбегали ошпаренные тараканы, и тотчас же
подыхали. Майор сгребал их трупы в совок и выбрасывал в крашеное олифой
жестяное ведро с загадочной, почти мифологической надписью "КРЭЗ". Откуда
взялось на кухне это ведро - не помнил никто.
- Ладно, - сказал Гурко. - Давайте выпьем. Нам ли быть в печали?..

3

Обед мы с женой проспали. К ужину не успели вернуться из Риги, куда
ездили за каким-то бесом. И нам не довелось стать свидетелем начального
этапа той организационной работы по подготовке поздравительного текста для
Аджавы, которую развернула Степанида. Тем более, что за завтраком писатели
обсуждали совсем другую тему: минувшей ночью Степаниду попытался
изнасиловать поэт Алексей Кондаков.
Кондакова я знал давно. Мы когда-то пьянствовали с ним в Малеевке.
Третьим в нашей компании был известный поэт Савелий Кременецкий, автор слов
к самой эротичной советской песне "Есть у революции начало, нет у революции
конца". Другие его сочинения мне не были известны. Выпив, Кременецкий
начинал рассказывать антисоветские анекдоты. Кондаков укоризненно качал
головой, и тихо говорил: "Нехорошо, Савелий. Партия тебя в люди вывела..."
Кондаков казался мне человеком незлым, тихим и даже относительно
вменяемым. Вменяемость изменяла ему только в тех случаях, когда речь
заходила про партию. После второй бутылки он начинал читать стихи о Ленине.
Причем собственные. Читая, он попеременно заглядывал мне и Кременецкому в
глаза. Было видно, что он искренне любит не только Ленина, но и нас, своих
беспутных коллег по перу, однако Ленина все-таки сильнее.
Я никак не мог вообразить, что мирный, как трактор, Кондаков пытался
кого-то изнасиловать. Тем более Степаниду. Он был ниже ее на голову и
намного слабее физически. Наконец, насиловать члена КПСС Кондаков просто не
отважился бы.
Степанида, вопреки английской диете, завтракала зразами. Ночное
происшествие явно не отразилось на ее аппетите. Рядом, как верный страж,